Роман Гуль - Жизнь на фукса
- Вы ж, мсье колонель, поддержите среди чинов дисциплину-они вскорости поедут бороться за Российское Учредительное собрание.
Разве не хороши съестные пакеты - с шоколадом, белыми галетами, жидкостью от клопов, вареньями, печеньями корнбифами, ревенными лепешками, плюм-пуддингами, порошком от блох, мылами и нежными письмами английских мисс к бравым бобби? Очень хороши!
А в голодной Германии они были силой, гипнотизирующей и покоряющей все. Кусочек английского мыла? Да знаете ли вы, что за него можно получить?
В ответ на протест клаустальского магистрата против разврата находящихся в лагере русских комендант лагеря отдал приказ. В приказе комендант писал о случаях, когда "наши немецкие женщины, о которых даже нельзя было этого думать,-отдавались иностранцам за кусок мыла и десяток галет".
Дураки сидели в магистрате. И глуп был комендант. Кусок мыла и десять галет в 1919 году равнялись самой невозможной мечте. А разве грех за осуществление мечты заплатить тем, чем можешь?
В Берлине в 1920 году женщина холодно отдалась за коробку фиников. И когда мужчина встал, она, забыв его, быстро убежала с коробкой, счастливая. Надо помнить, что бреду величия нанес серьезные раны не только Дарвин. Наши дни ежеминутно дают материал, не делающий человека слишком сложным животным.
Хлебороба Кривосопа захватили в Клаустале в постели с двумя женщинами. В лагерном бараке полиция вместе с мужем искала сбежавшую жену. И она была найдена в шкафу комнаты подпрапорщика Нескучайло
Сбылось несбыточное
Даже вартовый Пузенко из Кобеляк и тот был счастлив в горах Гарца, оставив в моей памяти подробную запись его романа.
В прачечном заведении Клаусталя жила поденщица Иоганна Шпрух. Было ей лет за сорок. Опасный возраст женской осени. Но так как Иоганна была на редкость коротконога, широка в костях и безобразна лицом, то стирала она белье и любви ни от кого не знала. Конечно, не то чтоб была она девицей. Но разве это любовь? Иоганну никто никогда не поцеловал. А любви ей хотелось так же, как королеве румынской и Саре Бернар. На помощь Иоганне пришла Украинская Народная Директория и Высшее Германское Командование в Киеве. Это они выслали вартового Пузенко из Кобеляк - в горы Гарца. И здесь грозой разразилась любовь.
Когда я был маленьким - я не любил читать. Я начинал, но, если книга меня не увлекала, я бросал ее под стол. И, ходя из комнаты в комнату, говорил родителям: "мне скучно - что же я буду делать?"
Не уважая книг, я не понимал, для чего у отца в кабинете стоит громадный шкаф, наполненный никчемностями. Отец мой был нотариус. Его юридическая библиотека повергала меня в тоску. И когда я проходил мимо нее, мне становилось особенно "скучно".
Однажды, подойдя к шкафу, я вытащил беленькую книжку, показавшуюся аппетитной. На книжке стояло: "Процесс Кудриных". Это мне понравилось. Я раскрыл. И прочел ее вприсест, потому что она меня напугала. Процесс Куприных был процессом скопцов. Мне стало необычайно страшно. Я чувствовал, что чего-то никак не могу понять. Теперь я знаю. Я не понимал, почему люди себя оскопляли - зачем? И это стояло передо мной - ужасом. Кудрины воплотились в воображении - безобразным, желтым, безволосым лицом.
Когда я впервые увидал вартового Пузенко - я вскрикнул про себя: "да это же процесс Кудриных!"
У Пузенко было желтое, безволосое, полуидиотское лицо. Глаза странно подмаргивали в стороны. Голос - тонкий, как у бабы. А тело - крепкое, на кривых ногах.
Отвратительней вартового Пузенко господу богу было трудно придумать. Но именно для него он и создал Иоганну Шпрух в Клаустале.
Их любовь была материалом хохота. За их свиданиями (на которые Пузенко хоть скупо, но носил гостинцы Антанты) - следили Пузенкины товарищи. В обмен на гостинцы Иоганна приносила Пузенке - выстиранные исподники и портянки. Все шло лирически. Горе было только в том, что говорить они не умели. Разговор двух душ - был нечленоразделен.
Прижав Иоганну в темноте у решетки лагеря, Пузенко силился ей что-то рассказать. Он набирал воздуху сколько мог. Тыкал себя в грудь и говорил с страшной натугой:
- Ых.
Потом тыкал в грудь Иоганну и, опять набирая воздуху, говорил ей:
- Ду.
Потом Пузенко фыркал, взвизгивая смехом, и неизвестно зачем заливал диалог кобелякскими матюками.
Так любили. Так страдали. И были счастливы. Товарищи приставали к Пузенке, что он пудрится пудрой из английской посылки, уходя на свидание. Пузенко кричал на них тонким голосом:
- Та идыте к бису - та я ж не кудрився! Не одна фрау Кноспе горько плакала на вокзале, провожая Жигулина, оставаясь вдовой. Еще горше плакала Иоганна Шпрух, в рыданиях понимая горе фрау Кноспе. И доказывая, что я совершенно напрасно вспоминал о процессе Куприных. Но Пузенко был нужен Англии. Пузенко был нужен Франции. Пузенко был нужен Российской Конституанте. И он уехал бесповоротно.
Поэма экстаза
Посылки Антанты сделали "Гостиницу Павлиньего озера" оазисом голодной пустыни. В гостинице шла мена, купля-продажа, спекуляции оптом и в розницу. Гостиница цвела. Денатурат сменялся коньяком сокровенных клаустальских погребов. И многие ощущали в себе прелестную коньячную свободу воли.
Да и что же человеку, повисшему на канате в воздухе, делать, как не постараться забыть на минуту, что он - в воздухе - на канате. Ведь идет дождь. Не завтра, так через месяц канат перегниет. А человек не птица, не парашют, не самолет.
Не пили только белые вороны. Кружок техников организовал курсы десятников. Матунько составил чудный украинский хор. И когда хор пел "Як умру, так поховайте" - у немцев захватывало дух, и на глазах навертывались слезы. Большинство - зажмурив глаза от канатной бездны, заливало их коньяком.
Крестовоздвиженский по-прежнему играл с полковником Кукушкиным. Теперь игра шла в астральный мир. В комнате полковника во время войны повесился французский лейтенант Морис Баярд, не выдержав плена.
Ночью у Кукушкина сидел Крестовоздвиженский. Блюдце бежало по разлинованному листу, говоря: "Святые отцы молятся о вас и России - молитесь обо мне и Франции. Морис Баярд". За блюдцем крутились столы, кровати, стулья. А поутру полковник Кукушкин находил под подушкой странные письма, которые, таинственно улыбаясь,- убегал читать в лес за озеро.
По фронтовой привычке пьющие открыли - шмен-де-фер.
И в этой комнате - большой, квадратной, хорошо освещенной - царствовала даже не демократия. А - разумная анархия.
За круглым столом, рядом с блестящим интендантским генералом Любимским в полной форме и с ленточками орденов,- сидел вартовой Пузенко с другом Юзвой. Сидел александрийский гусар смерти 27 ротмистр Кологривов. Капитан Саратов в костюме французского матроса. Вольноперы 28. Прапорщики. И тот самый артиллерист Калашников, который так стоически перенес взрыв в музее.
