Михаил Арлазоров - Жуковский
Пытливый студент ищет в университетской библиотеке труды выдающихся русских математиков. С большим интересом знакомится он с мыслями недавно скончавшегося Михаила Васильевича Остроградского о математике, о ее роли в жизни человечества.
Было бы странным думать, что свидетель неистовых споров Цингера со Слудским пропустит слова Остроградского: «…познание действий сил или законов движения может быть приобретено только из наблюдения… механика может идти только путем опыта…»
Да, много интересного подчас встречается в старых книгах! Умирают ученые, но бессмертны их идеи, их мысли. Они живут долгие годы, питая тех молодых и сильных, что подхватили знамя науки, поднятое их великими предшественниками.
Лекции, частные уроки — традиционный источник студенческих заработков, беседы с профессорами, старшими товарищами по науке-и долгие вечера над книгой при свете подслеповатой масляной лампы. Так шагало время, отмеривая день за днем, приближая час окончания университета.
Братья Жуковские жили в одном из кривых и путаных арбатских переулков, снимая комнату в доходном доме Молошина. Доходный дом — одно из отвратительнейших изобретений капиталистического общества. Домовладелец стремился урвать прибыль с каждого клочка площади. Архитекторы, строившие доходные дома, дробили их на микроскопически маленькие комнаты-клетушки.
До потолка «шкафчика», как называл свои «апартаменты» Жуковский, он без труда доставал рукой. Немногим больше была комнатка по длине и ширине. И когда родители задумывали* навестить сыновей, то приезжать в Москву им приходилось по очереди — одновременно принять отца и мать не позволяла теснота.
Материальная поддержка родителей ничтожно мала. Николай не один: в Москве вместе с ним еще два брата.
Жили молодые Жуковские дружно, верили в будущее. На правах старшего Николай тепло и трогательно опекал Валерьяна, гимназиста той же 4-й гимназии, которую окончил он сам и старший брат Иван.
Скудные суммы прибывали в Москву редко и нерегулярно. Одна из таких задержек принесла Жуковскому немало волнений. В сентябре 1865 года неуплата за обучение грозила исключением из гимназии Валерьяну. Что делать? Николай решил отправиться с визитом к директору.
Петр Михайлович Колосов встретил своего бывшего ученика без обычной приветливости.
— Ваш брат исключен! — сказал он строго и, помолчав, добавил:
— За просроченное время следует внести семьдесят пять рублей и такую же сумму до конца года.
Сто пятьдесят рублей! Это так много, что Николаю становится не по себе. На все уговоры об отсрочке лишь один ответ:
— Нынче никаких послаблений во взносах не допускается.
Волнуясь за брата, Жуковский продолжает уговаривать грозного директора. Наконец Колосов смягчился и дал отсрочку до девяти часов завтрашнего утра. Завтра должен собраться педагогический совет. Если деньги будут внесены до начала его заседания, Валерьян останется гимназистом-пансионером.
По студенческому бюджету такая сумма — целое состояние. Нет, столько денег он не достанет. Неужели Петр Михайлович все-таки исключит его брата?
— Гм… — директор задумывается. — Ну, хорошо, Валерьяна Жуковского можно перевести из пансионеров в «своекоштные», в приходящие, которые сами заботятся о крове и пище. При таком варианте достаточно пятнадцати рублей.
И хотя у Николая в кармане всего лишь четыре рубля, он горячо благодарит:
— Спасибо, господин директор, деньги завтра будут внесены.
Жуковский откланивается и уходит. Но где же взять остальные одиннадцать рублей? Сейчас уже девять вечера. До девяти утра остается совсем немного — ровно двенадцать часов. Обратиться к тетке? Откажет. Тетка скупа. Ей нет ни малейшего дела до племянников. Пытаться занять у товарищей? Бесполезно. Товарищи такие же бедняки, как и сам Николай.
Жуковский вспоминает: пять рублей ему должны за урок. Ну, а еще семь? Остается одно — обратиться к ростовщику.
Нет нужды подробно описывать встречу юноши с ростовщиком. Нравы людей этой профессии не изменились со времен Шейлока и Гобсека. Скажем лишь одно — ростовщик дал за шубу семь рублей.
Воспользовавшись неопытностью Жуковского, этот спекулянт чужими бедами, кроме семидесяти копеек за проценты, потребовал еще и расписку: если деньги не будут возвращены в течение месяца, не видать больше студенту своей шубы.
Но Николай не унывает. Восемь рублей, чтобы расплатиться, понадобятся только через месяц, а пока, засыпая на досках, покрытых простыней, он счастлив тем, что отвоевал брату право на образование. Знакомясь с трудностями, которые преодолевал будущий ученый, отдавая должное его великому прилежанию, было бы неверно представлять его студенческие годы как отшельничество. Живому человеку не чуждо ничто живое. Николай Жуковский не был исключением из этого правила.
Правда, знакомых у него немного. Кроме нескольких профессорских семей и товарищей по университету, Жуковский бывал лишь в одном доме — у своей тетки Софьи Николаевны Заблоцкой. Разумеется, не тетка привлекала сюда Николая Егоровича. Его тянуло к Сашеньке Заблоцкой, красивой белокурой девушке, недавно окончившей гимназию,
Сашенька была страстной театралкой. Малый театр, дом Щепкина, стал и ее домом. Она посещала его почти каждый вечер. Зрительный зал Малого вмещал не более тысячи человек. Ложи и кресла были доступны лишь состоятельным людям, но Сашеньку и ее спутника, а им скоро стал Николай Жуковский, вполне устраивала галерка, знаменитая живостью, темпераментом и удивительной искренностью чувств своих всегдатаев.
К тому времени, когда Жуковский пристрастился к Малому театру, с его сцены сошел поток дешевых мелодрам. Опрокидывая цензурные рогатки, сюда прорвались пьесы Островского, Сухово-Кобылина, Писемского. Посвященные жгучим проблемам современности, они не могли не волновать зрителей.
Дела и люди Малого театра стали особенно близки Жуковскому после того, как через Сашеньку Заблоцкую он познакомился с великой русской актрисой Гликерией Николаевной Федотовой. Он не раз бывал у нее дома, принимая участие в живейших дискуссиях и спорах небольшого кружка артистической молодежи.
Красивая, умная, с огромными, широко расставленными глазами и тяжелой косой, обернутой вокруг головы, Федотова была всего лишь на год старше Жуковского. Все окружающие чувствовали себя с ней как-то удивительно легко, а потому Николай быстро освоился в обществе своих ровесников, стал его равноправным сочленом. Те, кто собирался на квартире Федотовой, те, кто дружил с ней и ее мужем, тоже актером, рассматривали театр как арену общественного служения народу и разоблачителя темных сил.
