Николай Шмелев - В лучах прожекторов
Такие передовые аэродромы очень быстро были подготовлены в Ожедове и Александровке. Назывались они аэродромами подскока. Один из них, Ожедовский, был дан нашему полку. Находился он всего в трех километрах от линии фронта.
И вот командир полка собрал в штабе весь летный состав.
— Сегодня вечером, — объявил он, — все перелетаем на аэродром подскока. Ночью будем бомбить гитлеровцев в районе Дретино и Белоусов Бор. С рассветом вернемся сюда, на основной.
В 17.00, как было приказано, поднялись в воздух и взяли курс на Ожедово. В задней кабине у каждого были штурман и техник.
Тесновато получалось, но техники привыкли к этому: как говорится, «в тесноте, да не в обиде», особенно если учесть, что добираться наземным путем было куда хуже. Во-первых, долго… Иной раз целый день тряски на полуторке с запчастями, да по такой прифронтовой дорожке, что следы от нее на теле дня три не сходят. А во-вторых, и небезопасно: любой «мессер» вздумает порезвиться и даст парочку очередей по колонне. В-третьих, холодно. Так проберет в кузове, что никакая одежда не спасет.
Поэтому техники предпочитали перебираться на новую площадку в своем самолете. И нам было выгодно — прилетишь, и самолет сразу же оказывается в руках своего «хозяина».
Обычно для перебазирования «лётом» формировали передовую группу техсостава из такого расчета, чтобы на новом месте в эскадрилье были все специалисты: примерно шесть техников и механиков, два оружейника, по одному мотористу и электрику. Произвели посадку, и все — технический и летный состав — дружно брались за подготовку материальной части, и через час полк мог уже вылетать на боевое задание.
Такая организация перебазирования была подсказана фронтовым опытом, она особенно оправдала себя при действиях с аэродромов подскока. Ведь для того и перелетали, чтобы сразу же, неожиданно для противника, нанести удар с новой точки.
На аэродром в Ожедове сели, когда уже было темно и вдоль посадочной полосы мерцали тусклые огни.
Лыжи самолета, скрипя, легко скользнули по снегу. Еще при подходе к аэродрому мы увидели впереди зарево — линия фронта была рядом. А когда, закончив пробег, свернули на мигавший у леса огонек карманного фонаря, ясно услышали непрерывный стрекот пулеметов и редкие, глухие удары орудий. Батальон аэродромного обслуживания хорошо укатал взлетно-посадочную площадку. В лесу тщательно замаскировали бомбосклады. В крайнем доме сделали уютную столовую. Трудно было поверить, что люди под самым носом противника, в сильные морозы сделали хороший аэродром. Раз самолет легко скользит после посадки, значит, он будет легко взлетать и с бомбовой нагрузкой.
Как только поставили самолеты вдоль опушки, батальонный комиссар Коротков собрал нас и разъяснил:
— Мы находимся близко от передовой. С командиром договорились, что, когда пойдете по кругу, АНО (аэронавигационные огни) не включать, иначе немцы определят место посадки и накроют. Кроме того, — добавил он, — здесь непрерывно летают фашистские разведчики. Так что поосторожнее, друзья. А теперь по машинам!
Наши У-2 еще раз «модернизировали». На каждом из них уже вместо кустарного приспособления для бомб имелось шесть настоящих балок — бомбодержателей: четыре под крыльями и две — под фюзеляжем.
Для повышения точности бомбометания установили прицелы. Вот теперь из «кукурузника» сделали настоящий бомбардировщик. Бомбовой груз в 200–300 килограммов уже что-то значит. Пусть это меньше, чем берет «пешка» (Пе-2), зато мы вылетов производили в два-три раза больше, да и там, где мы бомбили, немцев было погуще, чем во фронтовом тылу.
Так что теперь воевать можно. С этими мыслями мы направились к стоянке эскадрильи. Подойдя к самолету, вместе с Образцовым осмотрели подвеску двух стокилограммовых бомб. Николай тщательно все проверил и похвалил оружейного мастера сержанта Сукачева. Высокий, почти двухметрового роста, с широкими плечами, Василий Сукачев один брал стокилограммовую бомбу и подвешивал ее на бомбодержатель. Мы удивлялись силе этого человека. Некоторые пытались с ним тягаться, но ничего не выходило.
Взлетели. В Дретино и около него мелькали огненные вспышки. Крупнокалиберные зенитные пулеметы непрерывно строчили в темное небо. Восточнее Дретино мы заметили стреляющую батарею.
— Доверни правее, — передал Николай.
Довернув, я убрал газ и стал планировать на цель.
Самолет чуточку подбросило.
— Сбросил! — воскликнул штурман.
Быстро развернулись. Два взрыва под нами. Цель поражена!
— Коля! Давай к дому, бомб нет! — весело проговорил штурман Николай Образцов.
И мы с левым разворотом начали планировать в сторону аэродрома. Прямо с цели зашли на посадку.
— Товарищ капитан, задание выполнено. Бомбы разорвались в расположении фашистской батареи, — доложил я командиру полка и показал на карте место разрывов.
Штурман тут же доложил результаты заместителю начальника штаба полка, который вел журнал боевых действий…
— Правильно, выкуривать фашистов на русский мороз надо, прямо с порога бросил Ванюков.
Кряхтя и хлопая крагами, протиснулся в палатку Андрей Рубан.
— Невозможно сидеть в задней кабине, — жаловался он, — ветрюга пронизывает насквозь…
На каждом из нас было теплое белье, шерстяной свитер, гимнастерка, меховая куртка, меховой зимний комбинезон. На ноги мы надевали простые и шерстяные чулки, теплые портянки, поверх них — меховые носки — унтята, а затем уже унты с галошами. И все-таки зябли в полете.
В палатке жались к самолетным подогревательным лампам. Маски с лица не снимали даже здесь и узнавали друг друга только по голосу.
— Накрыли немцев, — громко сообщил вошедший Емельянов и толкнул Рубана.
— Опять панибратство, товарищ Емельянов, — одернул его Ноздрачев.
А под маской не видно, кто он, — возразил Емельянов, — может, это сержант Ванюков.
Все засмеялись. Дело в том, что веселый, жизнерадостный Виктор любил пошутить и при этом иногда забывал о воинской субординации. Не успели мы отогреться, как раздался голос командира полка:
— На вылет. Надо поторапливаться.
Мы направились к самолетам. Снова шли на Дретино. Каждый из летчиков сделал в эту ночь по три вылета. В середине ночи самолеты стали покрываться инеем. Резкое похолодание при значительной влажности воздуха всегда грозит обледенением самолета или еще хуже — внезапным появлением тумана. Что может быть опаснее тумана, неожиданно ворвавшегося на ночной аэродром, да еще на такой, который расположен у самой линии фронта и лишь кое-как обозначен несколькими тусклыми огоньками?
