Лев Гумилевский - Чаплыгин
— Заходи, когда будешь в городе!
Предлагали крепкие, рослые мужики напилить, наколоть дров и в сарай уложить. Анна Петровна сердито отказывалась:
— Сами справимся!
А увидит хилого мужичонку с топором за поясом и пилой за плечами, сама его зовет:
— Не перепилишь ли нам дрова, отец? Да поколи, пожалуй!
Сын донимал ее ребяческими вопросами: а почему тот? Почему не этот? Она учила разгадывать людей, и мальчик в гимназии сам уже с одними сходился как с братьями, по первому взгляду, с другими вдруг как будто ни с того ни с сего и разговаривать не хотел. Отвернется и молчит.
Гимназический устав того времени ставил целью гимназий общее образование и подготовку$7
Учрежденные уставом классные наставники следили не только за успехами учащихся, но и за их развитием, поведением, нравственными качествами. Они являлись посредниками между школой и семьей. Классные наставники Сергея Чаплыгина, начиная с приготовительного класса до окончания курса, не переставали слать Анне Петровне свидетельства о его успехах и поведении.
Решения педагогического совета неизменно формулировались так:
«Переводится в следующий класс с наградой I степени».
Особые замечания гласили:
«Сознавая пользу учения, питает к нему необыкновенную любовь».
Биограф С. А. Чаплыгина и друг до конца его жизни, профессор Владимир Васильевич Голубев, характеризуя своего учителя по университету, писал о нем так:
«Особенно замечательна была его память: все, что он слышал, все, что он прочитывал в книге, с фотографической точностью оставалось в памяти… Это замечательное свойство памяти Сергей Алексеевич сохранил в течение всей жизни и очень им гордился. Достаточно было в его присутствии что-нибудь рассказать, привести какую-нибудь формулу, дату, номер телефона, чтобы затем много лет спустя, при случае, услыхать от него точное воспроизведение сказанного. Сергей Алексеевич даже как-то жаловался, что это обилие в его памяти когда-то прочитанных им математических выводов и формул мешает ему самостоятельно научно работать».
В сущности, он был живым примером ленинской теории отражения: «…жизнь рождает мозг. В мозгу человека отражается природа. Проверяя и применяя в практике своей и в технике правильность этих отражений, человек приходит к объективной истине».[1]
Правда, в необыкновенной памяти Сергея Алексеевича отражалась не столько живая привода, сколько общесоциальная среда, даты истории, формулы математики. Но ленинская формула универсальна, и в этом ее философский смысл.
В гимназии Сергею Чаплыгину не представлялись трудными ни языки — как древние, так и новые, ни гуманитарные науки — как история и логика, ни математика. Предпочитал он те предметы, где, как в математике или языках, все было точно, ясно, доказательно, понятно.
Пока Сергей Алексеевич не убедился сам еще в необыкновенности своей памяти, он, как и товарищи по классу, готовился к экзаменам, повторяя пройденное. Это было пустое занятие — он и так все помнил и без всякого повторения мог отвечать по любому билету.
Память освободила ему время для серьезной помощи семье. Примерного во всех отношениях ученика классные наставники начали рекомендовать обеспокоенным отцам в репетиторы их двоечникам и троечникам.
Будучи в пятом классе, четырнадцатилетний гимназист стал учителем. Первым учеником его был второклассник Егорушка Медведев, избалованный мальчишка из семьи директора Купеческого банка. Отец его невылазно сидел в банке; мать возилась с портнихами; домом заправляла пожилая немка, кастелянша. С нею и пришлось договариваться мальчику о времени занятий и о плате за уроки.
— Пятнадцать рублей в месяц! — твердо сказал он.
Это была та сумма, которую его мать платила семинаристу.
— О?! — удивилась кастелянша. — Наш дворник…
— Тогда пригласите дворника… — отозвался Чаплыгин, вставая.
Кастелянша заторопилась:
— Мадам распорядилась только спросить, сколько вы возьмете.
— Ну тогда пойдемте к Егору!
Егорушка ждал репетитора в отдаленной комнате, куда надо было спускаться на несколько ступеней по деревянной лесенке. Он сидел за столом над задачником Малинина и Буренина, проворно встал при входе кастелянши с учителем, поклонился, как учили в танцклассе, и уселся на свое место не раньше, чем учитель занял место напротив.
— Ну показывай, что у тебя тут… — потребовал учитель.
Так началась новая глава в повести о детстве Чаплыгина. Следовало бы назвать ее «Возмужание». Первое жалованье принесла ему та же кастелянша ровно через месяц, день в день, как в банке. Возвращаясь домой, мальчик чувствовал присутствие денег в боковом карманчике, где лежал его ученический билет.
Оглядывая витрины магазинов, в ряд выстроившихся по всей Дворянской, улице, Сергеи Чаплыгин ступал твердо, чувствуя себя победителем: Егорушка приносил домой уже не только тройки, но и четверки.
Приказчики-зазывалы, стоявшие у дверей магазинов, давно привыкли к примерному во всех отношениях ученику и не обращали внимания на его изменившуюся походку. Но Анна Петровна тотчас заметила что-то новое в сыне, когда он рассчитанно ловко выдернул из бокового кармашка три синие бумажки и торжественно подал их матери.
Сын стал мужчиной!
Вскоре все клиенты Купеческого банка в Воронеже знали об успехах директорского Егорушки и о его учителе. На лето Чаплыгин получил приглашение готовить у помещика Мальцова девочку и мальчика в первые классы гимназии. И так каждое лето до конца курса его вызывали готовить кого — в гимназию, кого — к переэкзаменовке.
Зимами уроков находилось столько, что иногда оказывалось выгодно брать извозчика, чтобы поспеть вовремя с одного урока на другой. Конечно, не всегда и Чаплыгину удавалось поставить отставшего ученика на ноги или подготовить к приемному экзамену. Но на репутацию его это не влияло. Родители решали, что виноват ученик, и просили Чаплыгина продолжать занятия.
Часть заработка откладывалась на «университет». В сберегательной кассе ко дню окончания курса в гимназии на счету Чаплыгина числилось двести рублей, а на крайний случай имелось еще обеспечение в виде золотой медали, полученной вместе с аттестатом зрелости.
Весною 1886 года Чаплыгин блестяще окончил гимназию, а осенью был принят на физико-математический факультет Московского университета. Ему было тогда семнадцать лет.
Вспоминая впоследствии нежную пору своей юности, Сергей Алексеевич писал:
«Мне вспоминается давно прошедший август 1886 года. Мои товарищи я я, молодые студенты университета, с чувством глубокого почтения к нашей альма матер только что вошли в ее стены. Над физико-математическим факультетом в те времена сияли имена Цингера, Бредихина, Тимирязева, Богданова, Морковникова, Жуковского, и рядом с ними, отнюдь не затемняясь их блеском, было имя незабвенного Александра Григорьевича Столетова. Мы слышали о глубокой учености Александра Григорьевича, о его превосходных лекциях и о необычайной строгости его как экзаменатора. О его требовательности ходили легенды, рассказывали о необычайных вопросах суворовского пошиба, которыми он будто бы любил озадачивать студентов, и т. п. И вот мы с огромным интересом вошли в замечательную, недавно созданную под руководством Александра Григорьевича физическую аудиторию. Нас сразу захватило мастерское изложение профессора я очаровали превосходно поставленные эксперименты, изумительно точно и ясно проводившиеся несравненным помощником Столетова И. Ф. Усагиным. Аудитория всегда была полна. С неослабевающим интересом все отделы курса опытной физики, неизменно иллюстрировавшиеся блестящим экспериментом, прослушивались с начала до конца. Что касается экзаменов, то ничего необычного они не представляли: профессор лишь неуклонно требовал ясного понимания главного содержания курса; правда, он выслушивал ответы, не задавая наводящих вопросов, если студент начинал путать, и не помогал выбраться из затруднений, если они происходили от непродуманности и невнимательного изучения предмета».
