Дионисио Сапико - Испанец в России. Жизнь и приключения Дионисио Гарсиа, политэмигранта поневоле. Главы из романа
Вернувшись домой, соседи вставали в круг и делили добычу. Всю зиму мы ели печеные каштаны и каштановый суп. Бульон получался молочно-мутный и сладковатый, однако вкусный, и ели мы его с тем же удовольствием, что и всякую иную пищу. Не помню, чтоб в детстве я страдал отсутствием аппетита — никаких «не люблю» и «не буду».
Кукурузу тоже собирали все вместе, переходя от одного поля к другому. Мать пекла кукурузный хлеб — очень вкусный, пахучий (когда теплый, недавно из духовки) и невкусный, жесткий (когда вчерашний). Видимо, в кукурузной муке много клейковины, и хлеб быстро черствеет. Часто мы ели кукурузную кашу: мать положит каждому, сколько надо, потом ждем, пока каша остынет, образуя сверху мягкую корочку, затем каждый брал ложку каши из середины, получалась лунка, и мать клала туда вкусноту — когда сливочное масло, а когда и мед. Мы либо смешаем все, либо, взяв ложку каши, макаем ее в масло или в мед — и в рот!
Ярко запомнилось мне осеннее забивание скота, душераздирающий визг свиней, когда им связывали ноги, — они как будто знали, что их ждет! Но ведь овцы, телки, козы, куры, утки — не кричат, когда их ведут на убой… Затем изготовляли разного рода колбасы, окорока. Вот одна из картин.
Прямо на улице, между домами, рядом с большими чанами с мясным фаршем, мелко нарезанным салом, вареной кровью, вареным рисом, луком и прочими приправами в круг рассаживались женщины делать кровяную колбасу. Одни перемешивали фарш и приправы в тазу, другие брали горстями эту смесь и запихивали в кишку, как бы надевая ее себе на руку по локоть. Когда начинало темнеть, посредине круга разводили большой костер, чтобы не прекращать работу и ночью. Вокруг толпятся зеваки, в основном дети. Запомнилась такая деталь: когда в одном из чанов кончался лук, одна из женщин брала в левую руку большую очищенную луковицу, а в правую — большой нож и начинала часто бить им по луковице, одновременно вращая ее кистью руки; затем срезала насеченный слой лука и снова била и крутила луковицу с удивительным проворством и точностью, причем продолжая разговор. Меня это забавляло, и, кажется, даже помню, что я из вредности, свойственной детям, все ждал, когда же она попадет ножом себе по пальцам.
За этим занятием — изготовлением колбасы — всегда кто-нибудь рассказывал что-то интересное. Помню, в один из таких вечеров я услышал народную сказку — фантастическую и страшную. Представьте себе такую сцену: лица женщин в отсветах костра, резко очерченные черные тени пляшут по стенам домов, а когда подбрасывают сучья в костер, снопы искр взмывают к черному небу…
«…И вот она говорит: ‘Зарежь ребенка, вынь из него печень и отдай собаке, что у той старухи живет…’» Меня охватывает ужас: «Неужели из ребенка — одного из нас! — вынут печень?» И все-таки, вытаращив глаза и открыв рот, слушаю дальше, а конец сказки, оказывается, в общем, счастливый.
Теперь о событиях революционного 1934 года.
Провинция Астурия (по-испански Asturias — множественное число, так же как Афины) всегда считалась родиной народа непокорного, сильного, вечно беспокоящего правителей. Мавры, завоевавшие в VIII веке Испанию, не справились только с астурийцами. В ущелье Ковадонга арабы потерпели поражение, а их военачальник погиб. Правда, Астурия находится за высоким горным хребтом, что затрудняет военные действия, но мало ли гор преодолели арабские завоеватели. Тем более что арабы стремились к завоеванию континентальной Европы. Однако в ходе войны с Францией, за Пиренеями, в битве при Пуатье были разбиты, откатились назад, в Испанию, и, возможно, «плюнув на Астурию», занялись обустройством завоеванных земель. Как бы то ни было, именно с Астурии, свободного островка испанской короны, и началась освободительная война — реконкиста, отвоевание испанцами своих земель. Посему наследники испанской короны до сих пор носят титул «Принц Астурийский», а Астурия в отличие от других испанских провинций именуется «княжеством».
Так вот, в 1934 году в некоторых районах Испании начались рабочие волнения, а в Астурии они вылились в вооруженное восстание. Дружины рабочих заняли столицу провинции Овьедо и удерживали ее целый месяц. Восстание было подавлено и, как обычно, начались аресты и суды.
Я был свидетелем такой сцены (мне шел шестой год).
В наше село на длинных открытых машинах приехали полицейские; остановились пониже села, где проходила грунтовая дорога, и стали ходить по домам. Явились и к нам, начали шарить повсюду, открывать шкафы, сундуки, вытряхивать оттуда одежду, белье… В общем, все как оно и бывает. Мать ходит за ними, стенает, плачет — они ноль внимания. Отец молча смотрит. В конце концов полицейские наткнулись на большой моток бикфордова шнура (его используют в шахтах для подрыва скальной породы). Полицейские трясут шнуром, отец что-то им объясняет, но без толку: на него надевают наручники и уводят. Мы, дети, смотрели на эту сцену примерно так же, как потом смотрели кино. Всех арестованных собрали на небольшой нашей площади и поставили в круг — лицом друг к другу. Приведут нового арестанта — круг расширяется. Я смотрел на отца в наручниках и ничего особенного не чувствовал: плохо понимал происходящее. Возможно, думал: «Что-то важное происходит у взрослых». Народ молча толпился вокруг. Если бы люди кричали, как-то выражали свое недовольство, я бы запомнил. В память врезалась такая картина: около арестованного высокого молодого парня стоит молодая женщина, плачет, что-то говорит, припав к его плечу. Я слышу только обрывки разговора, но по движениям парня, по его лицу, понимаю, что он говорит: «Перестань… люди смотрят, стыдно. Ничего страшного… обойдется».
Отца осудили на несколько месяцев тюрьмы.
Один раз мать взяла меня на свидание с ним. В небольшом помещении за решеткой — от пола до потолка и от стены до стены — я увидел отца. Были там и другие заключенные. Отец сидел на корточках. (В таком положении глаза его оказались вровень с моими, значит, мой рост тогда был примерно 90 см.) Он подарил мне узорчатую шкатулочку — сам сделал ее из разноцветной соломы (специально обработанной, сплюснутой и раскрашенной). В испанских тюрьмах (а может, и в других странах) был такой обычай — занимать заключенных (наверно, с небольшими сроками) ручным трудом и всякими самоделками. Куда делась эта шкатулочка, не знаю, а сколько раз я потом жалел, что не сумел ее сохранить — теперь смотрел бы на нее и думал: это мой отец сделал своими руками… Очень жалко.
Глава третья
Гражданская война. — Гибель отца. — За что его расстреляли. — Как спасся мой дядя. — Дядина флейта. — Жизнь моих братьев. — Мои сестры.
