Борис Данилов - Жизнь-поиск
Адрес у меня был: Шведов жил на углу Большого и Кировского проспектов на Петроградской стороне. Не пообедав, поехал к нему, но дома его не было. Соседка сказала, что вся семья уехала на дачу в Лисий Нос, но адреса дачи она не знает. А Лисий Нос — большой поселок. Но отступать было некуда, и я поехал.
Вышел из вагона и наугад пошел по улице. Было уже девять часов вечера, солнце село в Финский залив, белые ночи уже кончились, стало темнеть.
Стоял теплый вечер, с некоторых дач слышалась музыка, кое-где на верандах танцевали. Но мне казалось, что все это происходит как будто на другой планете. Мне нужно было только одно; найти Шведова. Дело это представлялось безнадежным: кого бы я ни спрашивал — никто не знал Шведовых, да и не удивительно — поселок Лисий Нос разросся в порядочный город.
К полуночи, еле волоча ноги, я шел по какой-то улице с самыми мрачными мыслями, потеряв всякую надежду на успех поисков. Я ясно представлял себе, какой позор ожидает меня завтра на заводе, как будут смеяться инструментальщики над возомнившим о себе молокососом!
И вдруг на освещенной веранде на втором этаже одной дачи я увидел Шведова! Он сидел у самовара с женой и пил чай. Я даже протер глаза — не сон ли это? Я окликнул:
— Павел Александрович!
Он повернулся и свесился с веранды в темноту. Узнав, он пригласил меня на веранду и прежде всего напоил чаем с булками. Потом спросил:
— Ну, что у тебя стряслось, выкладывай!
Я показал чертеж. Павел Александрович посмотрел, подумал, почесал за ухом и сказал:
— Да, крепкий орешек тебе подбросили. Ну, давай, садись поближе, сейчас попробуем его раскусить!
Он объяснил мне технологию работы и контроля профиля по приборам. Объяснил так подробно и просто, что я ясно представил, как все это буду делать завтра.
В четвертом часу утра, поблагодарив от всего сердца своего учителя и друга, я отправился на вокзал к первому поезду, когда уже занималась заря. Я смертельно устал, но чувствовал уверенность, что «проба» будет сделана.
Поспав в поезде час, не заходя домой, приехал на завод и начал работу вовремя. Порядок и очередность операций у меня были записаны, а работать-то я уже умел неплохо. Сложный фасонный резец был сделан так, как рассказал мне Шведов, по всем правилам инструментальной науки. Он получился даже точнее, чем раньше делались такие резцы на «Пневматике» по специальным шаблонам. А я сделал по схемам микроскопа, т.е. с проверкой при тридцатикратном увеличении. Это была уже настоящая победа. Мастер Кузьмин равнодушно осмотрел резец со всех сторон и сказал:
— Красиво! А как по шаблону?
— Не надо шаблона, — возразил я, — он проверен на микроскопе.
Кузьмин внимательно посмотрел на меня.
— Здорово! — сказал он. — Ты где учился работать, парень?
— Да так, в разных местах, — ответил я уклончиво.
Кузьмин сказал, чтобы я шел отдыхать и что завтра он решит, как со мной быть.
На другой день я понял, что поставил мастера в затруднительное положение. Контрольному отделу мой фасонный резец понравился, я слышал, как контролер сказал мастеру:
— Вот такие резцы давно и надо делать, не по шаблону, а по микроскопу.
Я сделал вид, что ничего не слышал, и с безразличным видом спросил Кузьмина:
— Ну, как насчет разряда?
Кузьмин помолчал, потом сказал:
— Давай зайдем к начальнику цеха.
Я чувствовал, что невозмутимый мастер Кузьмин был озадачен. С одной стороны, я сдал пробу на 7-й разряд и по закону, и по тогдашней рабочей этике мастер должен дать 7-й разряд; а с другой стороны, присвоить 7-й разряд столь молодому токарю — такого еще не бывало.
Вдвоем с начальником цеха они мне объяснили, что им уже давно нужен токарь — специалист по фасонным резцам, но что они могут дать мне 6-й разряд, а через год обещают присвоить 7-й разряд.
Вообще-то они, конечно, были правы. Мне просто повезло. Последующие резцы, которые мне пришлось делать, давались тяжко, а еще раз беспокоить Шведова было неудобно и приходилось самому решать все вопросы. Однако через полгода я уже довольно хорошо освоил и эту новую для меня отрасль инструментального дела.
На «Пневматике» меня застало начало стахановского движения, которое родилось на шахтах Донбасса. Сознание, что в механических цехах моими фасонными резцами делают сотни и тысячи одинаковых деталей для отбойных молотков и врубовых машин, наполняло меня чувством гордости. Наконец-то почувствовал себя настоящим инструментальщиком!
Но, по совести говоря, я был еще не ахти какой специалист, хотя и стоял на пороге 7-го разряда. Даже в настоящее время, когда везде применяется гораздо более тонкая технология и более совершенное техническое нормирование, я утверждаю, что есть токарные работы, на которых и сейчас можно выполнить норму на 1000%. Но сейчас за плечами большой опыт рационализаторской и изобретательской работы, а тогда я еще и не помышлял ни о какой рационализации — я только учился делать то, что уже умели делать и делали в то время русские умельцы на токарном станке.
Все новое пробивает себе дорогу с трудом. К стахановскому движению в машиностроении долгое время относились довольно скептически. Я тоже считал, что стахановские рекорды возможны где угодно, но никак не в нашем инструментальном производстве. Только через два года я понял, как ошибался.
Я решил посмотреть, как же работают отбойным молотком. Пошел в сборочный цех на испытательный стенд и попросил, чтобы дали попробовать поработать отбойным молотком. Конечно, молотки тогда были еще далеко не те, что выпускаются сейчас. На стенде стоял страшный грохот: испытывали сразу до 40 молотков.
Мне дали новый отбойный молоток и показали, как его включать. Я поработал им не более одной минуты, и после этого, наверно, полчаса меня трясло как в лихорадке. Невольно пришла мысль: какую силу и волю надо иметь, чтобы проработать с этой адской машиной семь часов и нарубить 200 тонн угля вместо 18 по норме! Стаханова я представлял себе каким-то сказочным богатырем, вроде Ильи Муромца.
Наша партия и правительство уже тогда много делали для того, чтобы облегчить тяжелый труд шахтера. В 1937 г. завод «Пневматика» получил правительственное задание — освоить выпуск врубовых машин.
Эти машины должны были работать там, где трудились десятки и сотни шахтеров, и давать каждая в 15-20 раз больше угля, чем давал лучший забойщик.
Все это было тогда еще в перспективе. Отбойный молоток оставался основным орудием шахтера.
С мастером Кузьминым мы как-то не сошлись. Внешне у нас были хорошие отношения, но мне все время казалось, что он пристрастно относится ко мне как к «выскочке». И это было легко объяснить: уж очень я был молод, а работу выполнял 7-го разряда. Казалось, что мастер ждет, когда же я сделаю что-нибудь неправильно и он сможет спокойно сказать начальнику цеха и своим друзьям: «Ну вот, я же говорил, что этот выскочка когда-нибудь нам подложит свинью!» Но я старался изо всех сил. Хорошо понимая, что одна моя ошибка, допущенная в фасонном резце, даст тысячи ошибок на ответственных деталях врубовых машин, я работал с максимальным вниманием и ни разу не сделал брака.
