Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография
— Это бывает, — снисходительно и многозначительно сказал он. — У нас был один — жил со свой сестрой. Каждый год уродов рожали.
Это переполнило общую чашу терпения. На него зашикали как на виновника всех бед и самого текста, и жена разозлилась первая:
— Да замолчи ты! Нашел чем хвастать!
— Я не хвастаю, а к разговору.
— К разговору! Постеснялся бы докладчицы!
— Да она сама это говорит. Не слышала что ли? Энгельса пересказывает, — на что жена ничего уже не сказала: чтоб не обидеть — не Энгельса: он был безнадежно скомпрометирован своим трудом — а порядочную на вид девушку, но мужа наградила длинным памятным взглядом: поговорим, мол, об этом дома.
Никто более ничего не сказал, но все молча с ней согласились. Доклад потерял поддержку зала и повис в воздухе — слушали его плохо. Жан заступился за падчерицу:
— Что-то вы слишком быстро скисли. Сами ж говорили, надо во всем разобраться. Кто виноват, что тут, оказывается, такое творилось. А я и не знал ничего. Надо было это в стороне оставить, — с запозданием попенял он Рене. — Там много всякого. Кроме семьи еще частная собственность и государство, — уже с иронией перечислял он, обретая свойственную французам насмешливость. — Скачем по верхам, а с чего началось, не ведаем.
— Не с потопа же начинать? — усомнился его приятель Дени: он хоть и не был членом партии, но не пропускал ни одного мероприятия ячейки — присутствовал на них в качестве ближайшего друга Жана и оказывал ему всяческую помощь и поддержку, хотя оба при этом постоянно спорили.
— А почему нет? — не уступил ему Жан. — Если с него все начинается.
— С ирокезов? Или как их там?
— Ну да. — Жан сам не знал, как звали древних многоженцев, но как секретарь ячейки не мог показать этого. — Первобытные люди, словом. Что ж делать, если у них жены были общие?
— Этого не хватало! — разозлилась одна из гостий, вспомнив по этому поводу распространенные байки о коммунистах. — Скандал какой! Жены общие!
Ив, присутствовавший на собрании, вынужден был вмешаться, чего прежде не хотел делать. Он не хотел и приходить сюда: для него чем больше было народу, тем невыносимее — но и не придти тоже не мог: надо же было кому-то наблюдать за всем — нелицеприятным, жестким взглядом догматика.
— Никто не думает вас обобществлять! — негнущимся, как из кости или из металла, голосом отрезал он. — Это гнусная клевета на нашу партию! — Но он не внес успокоения в смятенные умы — напротив, всем стало на душе еще гаже и муторнее. — Давай кончай с этим, — подторопил он Рене, видя, что учеба пошла по ложному пути. — И поменьше подробностей. Главное — суть дела, эксплуатация человека человеком.
— Так у Энгельса, — защитилась Рене и рассказала о нравах, царящих в джунглях Австралии. Тут слушатели и вовсе ужаснулись:
— Кошмар какой! И зачем их поддерживать? Колониалистов этих? Пусть их и дальше эксплуатируют!
Это был выпад в сторону Ива, и он вскинулся торчком:
— Ничего это не значит! Если они отстали в развитии, то это только по вине эксплуататоров. Колонизаторов иными словами. Не надо путать их с жителями колоний. Борьба с колониализмом была и остается краеугольным камнем нашей политики. Тут слишком много народу, — выговорил он Жану. — Не надо приглашать всех подряд на такие важные и плохо обговоренные мероприятия. Женщин много, — прибавил он вполголоса: партия стояла за максимальное вовлечение женщин в общую борьбу, ему не хотелось прослыть ретроградом, но женщин он, надо сказать, недолюбливал. — Женщинам надо другие вопросы ставить. Хотя и привлекать их, конечно, — прибавил он, боясь, что его все-таки неверно поймут и оценят.
— Так у нас женщина и занятие ведет, — развел руками Жан. — Девушка вернее. Через пень-колоду, правда, но первый блин, говорят, комом. Может, ты нам про частную собственность расскажешь? — попросил он. — Это нам ближе как-то. Откуда семьи берутся, это мы, как никак знаем, а вот почему у одного дом в три этажа с мансардой, а другому жрать нечего — это интереснее.
— Ты себя, что ль, имеешь в виду? — В Дени словно вселился дух противоречия. — Что-то я был у тебя на днях — вроде все нормально. Не буду уж говорить, что у тебя на столе да в буфете.
— Да уж сделай милость, не разглашай. — Жан нисколько не был задет его выпадом — напротив, был доволен, что спор переходит на шутливый тон и заканчивается на дружеской ноте; Дени, собственно, хотел того же и ему подыгрывал. — Кроме меня другие есть. Кому есть нечего.
— Что-то я давно таких не видел, — продолжал крамольничать тот, целясь уже в Ива: он терпеть его не мог и из-за него, кажется, не вступал в ряды партии. — Если только в Австралии.
Ив не мог вытерпеть столь открытого покушения на коммунистические принципы.
— Не только там! Во Франции треть населения живет на грани бедности. Если кому-то и живется хорошо, это не значит, что всем так! — и поглядел зло на Дени, которого звал за глаза гнилым социалистом и оппортунистом.
— А кто ее проводил, эту черту? Она ж все время едет — как линия горизонта, — возразил Дени, но не стал спорить дальше: чтоб не подводить приятеля. Ив и этого не снес, выговорил Жану:
— Ну и друзья у тебя! Провокатор какой-то!
— Ээ, полегче! — возмутился тот. — Какой он провокатор? Ты что, Дени не знаешь?
— В России таких вопросов не задавали. — Ив не унимался, и глаза его зажглись огнем фанатика. — А взяли да сообща скинули царя и капиталистов и строят теперь у себя рабочее государство. Хотя неграмотных там — половина населения. Знаете, какой там царит сейчас подъем и воодушевление? — Он всегда, когда терял верх в споре, начинал говорить про Россию: чтоб подавить ею оппонентов — вот и теперь решил поделиться закрытой информацией: — Наши товарищи были там недавно: присутствовали на первомайской демонстрации. Неизгладимое, говорят, впечатление!
Дени усомнился и в этом — показал всю глубину своего нравственного падения:
— А у нас один говорил: голод там. Жрать нечего. Как в Австралии.
Говорить этого не следовало. Красная Россия была пробным камнем для всякого революционера — подтверждались худшие опасения Ива. Он помолчал.
— Так может говорить только враг партии… Как он вообще попал сюда? — обратился он к Жану через голову Дени: последний уже не существовал для него вовсе.
— А как ему не попасть? — проворчал Жан, занятый совсем иным: какими словами выругает своего приятеля, когда они сядут за бутылкой красного. — У нас вход свободный.
— Свободный вход, когда обсуждаются такие вещи?.. — Ив прищурился: он давно подозревал Жана в преступном попустительстве оппортунистам.
