Борис Володин - Мендель
Большое это было событие.
И на похороны аббата собрался весь Брюнн. Его хоронили монахи: все четырнадцать августинцев от святого Томаша, и еще францисканцы, доминиканцы, бенедиктинцы и премонстранты — все, какие были в Брюнне и ближних местах. И приходские священники, не принадлежавшие к орденам, тоже явились. И лютеранский пастор и городской раввин — тоже, ибо самые кардинальные расхождения в догматах веры не отменяют необходимости соблюдать долженствующие приличия, коль в иной мир отправился человек той же профессии и высокого ранга.
Были прихожане, приходские нищие, бедняки клиенты филантропических обществ И городские финансовые тузы. Приехали из Вены племянники, которых он содержал и обучал на аббатские «компетенции» на медицинском факультете. Из родной деревни приехала их мать, младшая и любимая сестра прелата, и племянники — дети другой сестры, которых он не любил и не содержал, и еще пожарные из деревни — после того, как деревня наполовину сгорела, он на свой счет оснастил тамошнюю пожарную команду.
Реквиемом дирижировал композитор Леош Яначек.
Мессу, надев полагающуюся черную епитрахиль с парчовыми крестами, служил сам епископ. Он произнес прочувственную речь о заслугах и о богобоязненном смирении усопшего. Ему хорошо были известны и заслуги и каждый шаг покойного, за которым по его поручению следил патер Краткий.
Присутствующим были розданы листочки с напечатанной цитатой из премудростей Соломоновых: «А души праведных в руке Божией и мучение не коснется их». И еще там было из послания апостола Павла римлянам: «От скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает». И еще — молитва, дабы затянутые в мундиры с крепом на рукавах сам фон Поссингер, сам Феттер фон дер Лилли, сами Янушка и Климеш могли подтянуть в нужном месте:
— Deus, qui inter apostolicos sacerdotes… — Боже, ты, меж апостолическими священниками твоими раба твоего Грегориуса сподобивший процветанием в священническом сане, услышь моления наши, дабы был он приобщен к сонму вечному…
— Per Christum, Dominum nostrum… Amen.
В этой разношерстной толпе старались кучкой держаться профессора Политехнического института, гимназий и Высшей реальной школы (в Австрии любой учитель именовался «герр профессор»), и еще аптекари и врачи — все они были члены Ферейна естествоиспытателей в Брюнне. Не все они были католиками. Были и лютеране и атеисты — им в костеле было неуютно, но не прийти — неприлично: господин Мендель состоял в их обществе более двадцати лет. Он вступил в него сразу при основании — в 1862 году, когда не был еще прелатом, а был всего лишь каноником, рукоположенным священником-августинцем. Он тогда не имел прихода, хоть и мог его иметь, а вместо работы непосредственно в Службе Спасения душ учительствовал в реальной школе, преподавал там физику и естествознание, «естественную историю» — как тогда говорили. Со всеми коллегами в ферейне он был одинаков — безотносительно к их взглядам.
И тогда и позднее — в общем до самого почти конца — он занимался научными экспериментами. Его увлекали три вещи: опыты по скрещиванию растений, метеорологические наблюдения — в том числе и за солнечными пятнами, и пчеловодство, в котором он проявлял завидную изобретательность, за что и был избран еще вице-председателем местного ферейна пчеловодов и ездил на всеевропейский конгресс пчеловодов в Киль, Свои эксперименты господин Мендель доводил до некоего логического завершения, и докладывал коллегам, и публиковал доклады в «Трудах» общества.
Господа профессора и естествоиспытатели старались держаться вместе в этой огромной толпе. Долгой была панихида, долгой была процессия: центральное кладбище — на другом краю города. Разве промолчишь столько времени? А говорить лучше с теми, с кем есть о чем говорить. В этом не было ни грана неуважения к покойному. Естествоиспытатели уже воздали ему должное: собрались накануне похорон на заседание, и профессор Густав фон Ниссль фон Майендорф, непременный секретарь ферейна, произнес в память прелата прочувственную речь:
«…Те блага, которые предоставило ему чрезвычайно счастливое его положение, он использовал почти исключительно для весьма подробных естественнонаучных опытов, кои свидетельствовали о весьма самобытном, лишь одному ему свойственном понимании исследуемых вопросов. Сюда в особенности относятся наблюдения над растительными гибридами, которые он культивировал в большом числе».
По мнению некоторых членов ферейна, фон Ниссль перехватил слегка тем, что заговорил об опытах аббата с гибридами. Лучше было бы упомянуть о метеорологических работах. У господина Менделя был странный склад ума — это особенно проявлялось как раз в тех докладах о скрещивании растений. Его почему-то тянуло к математизации своих наблюдений и к выведению закономерностей не из описания конкретного наблюдаемого процесса, а из абстрактных математических выкладок. У него было неботаническое мышление. Не случайно всегда — ив Венском университете, где он был вольнослушателем лет тридцать назад, и в преподавательской работе, и в исследовательских увлечениях — он делил себя между физикой и биологией. Это особенно бросалось в глаза тем, кто учился с ним в Вене.
Прелат с Нисслем составляли особую партию в ферейне Ниссль тоже был и математик и ботаник и, хотя не смешивал сам два эти предмета, считал, что выкладки патера Менделя допустимы, интересны и даже серьезны… А в некрологе, помещенном в сегодняшнем «Tagesbote aus Mahren und Schlesien», результаты его трудов были названы «эпохальными». Некролог написал, наверное, сам господин Ауспитц. Он всегда был очень расположен к патеру Менделю: еще в те годы, когда усопший был простым каноником и педагогом в Оберреаль-шуле, а доктор Ауспитц был в Оберреаль-шуле директором. Ну, только взгляните, что в некрологе написано!
«В лице усопшего бедный люд потерял великого благодетеля, а все человечество — одну из благороднейших личностей, горячего друга и покровителя природоведения и достойного подражания пастыря».
Как всегда, перехватили через край: «все человечество»!… Ну, монастырь, приютские сироты, ферейн, реальная школа, где он преподавал когда-то, ну, «весь Брюнн» наконец.
…Долгой была панихида, долгим путь до центрального кладбища. Процессия была длинной, громоздкой, из-за нее перестали ходить конки. День был холодный, с мокрым снегом и ветром, гасившим свечи и раздувавшим кадила. Вся процессия потихоньку, дабы не преступать приличий, судачила. Пересуды сохранились в письменных воспоминаниях о Менделе, поэтому здесь почти все они подлинные.
