Елена Якобсон - Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка
Своих родителей в этот период я видела мало, а авторитет Аграфены сильно поколебался. Теперь я редко ходила с ней в церковь, хотя и продолжала молиться перед сном. Аграфена старела. Моя сестра Нина была своенравным и энергичным ребенком, она не желала тихо сидеть в церкви, пока няня молится, как я в ее возрасте. Несмотря на все молитвы Аграфены, я, ее дитя, от нее отдалялась, переходила к «врагам», обреченная на прямой путь в ад и вечное проклятие. Аграфена не понимала новых порядков, никак не могла к ним приспособиться. Какие-то активисты на нашей коммунальной кухне пытались уговорить ее вступить в профсоюз и потребовать от моих родителей жалованье, которое они якобы ей задолжали за работу во время Гражданской войны.
Изменилось все даже в родной ее деревне под Воронежем, куда она приехала навестить родственников. Церковь превратили в государственный склад, священник исчез. Люди были озлоблены и жили в нищете. Она вернулась еще более несчастная, чем раньше. Мне было жаль Аграфену, но я хотела быть как все, хотела быть «хорошей советской девочкой», стать частью нового общества. Антирелигиозная пропаганда, однако, никак на меня не действовала. Я по-прежнему верила в Бога, но знала, что свою веру и молитвы должна скрывать, потому что «хорошие» советские граждане не должны верить в Бога.
Для Москвы это время, начало 1920-х годов, было нелегким. По улицам бродило множество бездомных детей, беспризорников. В трагические годы Первой мировой войны, революции, Гражданской войны великое множество семей было вынуждено покинуть родные места, потеряли дома и имущество в панике массового бегства то от одного врага, то от другого. Нередко ребенок, случайно выпустивший руку своей матери, терялся в толпе, и его уже никто не мог найти. Сотни, тысячи детей всех возрастов разбрелись по стране в поисках пищи и крова — беспомощные жертвы болезней и голода. Вид их вызывал жалость и горечь.
Новое советское правительство не знало, что делать с этими толпами беспризорников. Датский Красный Крест первый забил тревогу и организовал акцию по обеспечению детей едой и одеждой. Но частная благотворительность наткнулась на активное противодействие советских органов, ответственных за детское здравоохранение. Московская милиция ловила детей и помещала их в государственные детские дома, однако многие убегали оттуда и возвращались к уличной жизни, где было больше шансов выжить. Они находили приют в развалинах старых домов, на железнодорожных станциях и на мусорных свалках. Чтобы выжить, они превратились в жестоких хищников, грабили даже средь бела дня и воровали все подряд в магазинах или на рынках.
Однажды в центре Москвы меня и маму окружила группа беспризорников, они вырвали у мамы из рук сумку, сорвали с моей головы вязаную шапку и убежали. Прохожие быстро отходили в сторону. Когда мама наконец нашла милиционера, он сказал: «Забудьте об этом, гражданочка, вам еще повезло, что ваша дочка не пострадала».
Недавно я наткнулась на маленькую книжку воспоминаний русских детей 1918-1921 годов «500 русских детей вспоминают», опубликованную в Чехии в 1924 году. Эта огромной важности книга описывает трагические судьбы столь многих! Вот цена революции! Но когда это останавливало революционеров?
«Революция была временем, когда кто-то все время кричал "Ура!". Кто-то плакал, а по городу распространялся запах разлагающихся тел...
Нас в семье было семеро. Выжил я один... Три дня мы ничего не ели... Мы пришли в какое-то место, где с людьми делали что-то страшное. Папа сказал: "Пойдем, Марк, тебе еще рано все это видеть"...
Пришел комиссар, щелкнул нагайкой по сапогам и сказал: "Чтобы через три дня вас тут не было". Так мы стали бездомными... Нашего отца расстреляли, моего брата убили, мой отчим пустил себе пулю в голову... »
Это воспоминания тех, кому «повезло», детей, которым удалось покинуть Россию. Когда я видела уличных детей, сидящих тесными кучками в подъездах московских домов или в саду под скамейками, я всегда ощущала свое везение: когда я была маленькой, я никогда не выпускала нянину руку!
В следующем году жить стало легче. Советские правители, заметив, что на практике марксизм-ленинизм обернулся голодом и хаосом, объявили, что истинные ленинцы могут идти вперед к коммунизму, сделав несколько шагов назад. Начался период НЭПа, разрешили частное предпринимательство, приветствовали иностранные вложения. В это время Арманд Хаммер, Чарльз Крейн и другие американские бизнесмены начали свой выгодный бизнес с Советами, вывозя огромное количество предметов русского искусства. И мы вдруг перестали быть «врагами народа». Отец открыл частную практику и очень успешно принимал пациентов прямо у нас в квартире, а мама устроилась экскурсоводом в московский зоопарк. Сестра моя из несносного ребенка превратилась в хорошенькую и забавную девчушку. Все мы воспряли духом. Казалось, что жить в этой новой Стране Советов все-таки можно.
Мои родители пытались вести привычную культурную жизнь. Среди папиных пациентов были оперные певцы и другие театральные люди, которые снабжали нас билетами на спектакли, концерты, в оперу и балет. Родители брали меня с собой, и я была в восторге. Появлялись старые друзья, завелись новые знакомства. Родители приглашали гостей. Опять я слышала из их комнаты веселые голоса и смех. Какой все-таки запас жизненных сил в человеке!
Мамина сестра тетя Ася с семьей добрались в это время до Москвы. Тетин муж Виктор безусловно принадлежал к «врагам народа»: он происходил из богатой и влиятельной петербургской семьи. Служил он в русском дипломатическом корпусе, а потом был офицером в Белой армии, пока не попал в плен к красным.
Каким-то чудом дядя Виктор избежал расстрела. Он разыскал жену с двумя сыновьями, и они поселились в коммунальной московской квартире недалеко от нас. Тете Асе и дяде Виктору разрешили работать, а мальчики, Шура (девяти лет) и Боря (шести), пошли в школу. Я обожала дядю. Он был очень красив, обладал невероятным обаянием, и когда он делал мне комплимент, я действительно чувствовала себя красивой. Дядя прекрасно играл на гитаре и пел старые русские и цыганские романсы глубоким бархатным баритоном. После прихода к власти Сталина дядя Виктор и мой старший кузен Шура были арестованы и отправлены в лагеря.
Мои двоюродные братья и я стали неразлучны. Мы придумывали разнообразные игры и рассказывали друг другу всякие истории, а Боря их «иллюстрировал», делая аппликации из кусочков любой подвернувшейся под руку бумаги. Это было его любимым занятием. Он мог часами сидеть один, щелкая ножницами, а рядом росла стопка готовых картинок.
