Эндель Пусэп - Тревожное небо
— Ты что, насовсем теперь? — спросил дядя.
— Насовсем, — ответил отец. — Давай собьем артель. Попробуем сообща поставить лесопилку. Ты мастер на все руки, сумеешь все наладить.
— А где взять деньги? Ну, положим, турбину, шестерни, шкипы — сделаем из дерева. А валы, подшипники, циркулярку — где возьмем? Это стоит не мало. Да и кто согласится работать сообща? — засомневался дядя.
— Если свои не захотят, позовем Стрижневых, Костю Зыкова. Они люди работящие. Согласятся.
Неделю спустя отец привез из Шало землемеров. Те сгрузили с телеги большую треногу, хитрый механизм с блестящими окулярами и несколько длинных реек, раскрашенных, как шлагбаум на железной дороге, черными поперечными полосами.
Тетя Мария сварила кофе, и мы с удивлением смотрели, как землемеры его пьют: возьмут ложечкой сахарный песок, положат в рот, а затем запивают кофе. Мы сами пили всегда «внакладку», и, чтобы не клали сахару больше положенного, мама или тетя сами сыпали нам сахар в чашки…
…Землемеры вымерили и застолбили в излучине реки Базаихи узкую полоску земли. Тимофей Стрижнев с сыном Васей принялись копать вдоль косогора глубокую канаву.
Дядя Александр оказался прав. Из выймовских хуторян только один, Михкель Клюкман, изъявил желание работать в артели.
…Как-то вечером к нам зашел сосед Иозеп Тамм.
— Послушай, Иозеп, давай вместе с нами работать, сообща, в артели, — предложил ему отец.
— В коммунию? Ну, не-е-ет! Это что ж, я буду кормить таких лодырей, как Лаурберг Юхан? Его сейчас сестра Эва кормит, а он по базарам и ярмаркам разъезжает и пьянствует.
— Да нет же! Это совсем не коммуна, — начал было отец.
— Что ты мне толкуешь? Знаю я… Вот моя Мийли на днях была у Сандра, а там коммунист ваш, старый Пай, сидит… Он ездил в Маганское, у них там коммуния. Пай и говорит, что работают они все сообща, едят с одного стола, спят вповалку в одном большом доме. А у самих штаны драные и хлеб едят не каждый день.
— Эх, Иозеп! Наболтал тот Пай спьяну невесть что. Да и никакой он не коммунист вовсе, — сокрушенно покачивая головой, сказал отец. Он долго еще уговаривал упрямого соседа вступить в члены артели.
— Артель наша называется «Кустарно-промысловая» и устав ее будем утверждать на общем собрании в воскресенье. Приходи, Иозеп, не пожалеешь.
Иозеп молча открыл двери и уже с порога бросил через плечо:
— Посмотрю… может и приду.
В воскресенье собрались у нас все члены артели. Из Шало приехали Тимофей и Василий Стрижневы, пришел и Михкель Клюкман. Приехал старый товарищ отца, однорукий дядя Костя Зыков из села Зыково, и с ним еще двое. Сосед наш так и не пришел. Мы с Вальтером послушали немного, но когда отец стал читать устав, длинный и неинтересный, выскочили во двор и направились на рыбалку. По воскресеньям пасла скотину тетя Мария, и мы с братом могли воспользоваться свободой по своему усмотрению.
— Интересно, а нас возьмут в артель? — спросил Вальтер.
— Ну да! Кто же нас возьмет? Там только взрослые, — резонно ответил я.
Вернувшись домой уже в сумерках со связками нанизанных на ивовые прутья хариусов, мы увидели дядю Александра за необыкновенной работой. Он вырезывал на отлитой из свинца круглой бляшке странные непонятные знаки. Не то буквы, не то еще что.
— Что это такое? — спросил Вальтер.
— Печать, — ответил дядя.
Несколько вечеров подряд, вперемежку с выпиливанием и строганием сотен березовых досочек для зубьев деревянных шестерен, дядя кропотливо гравировал печать.
К осени лесопилка заработала. Круглая циркулярная пила, громадная, больше метра в диаметре, с превеликим воем врезалась в толстое бревно, заглушая шум воды, падающей с саженной высоты на деревянную турбину.
Артельщики подвозили бревна, распиловкой были заняты дядя и отец.
… Как-то к весне отец вернулся из Шало в особенно хорошем настроении. За ужином выставил на стол «сороковку» и, разливая водку дяде Александру и себе, похвастался:
— В Островках школу строят. Встретил я в Шало заведующего, Томингаса, он у нас доски заказал и аванс выдал.
— Какую школу? Латышскую? Там ведь одни латыши живут, — хмуро поинтересовалась тетя Мария, не терпевшая ни водки, ни пьяниц.
— Томингас сказал, что там осенью откроют школу-семилетку. Для всех: и эстонцев, и латышей, и русских.
Я навострил уши. Семилетка! А у нас только пять классов. И то не пять, а пока только четыре. Пятого нет только потому, что некому там заниматься. Мы с Вальтером, Элли Сикк, Анни Ваник, Коля Рауда, — вот и все кандидаты в пятый класс.
Из своей комнатки вышла учительница Эмми Сирель:
— И ваши ребята могли бы там учиться. Если подналягут, сдадут и в шестой.
— Ну, об этом еще рано гадать, — оборвал ее захмелевший отец. — Еще четвертый не закончили…
… В мае подошел к концу учебный год. Снова, как и всегда, коровы, овцы. Каждый день, с раннего утра до позднего вечера. Правда, нам уже по пятнадцать, и пасли мы скот теперь по очереди, по неделе, то Вальтер, то я. А в «свободную» неделю работаем наравне со взрослыми, пашем и бороним; в сенокос — вслед за отцом и дядей валим литовкой искрящуюся в капельках росы траву. Время от времени крутим на лесопилке барабан, подтягивая толстенное, катящееся на деревянных валках сосновое или кедровое бревно под крутящуюся в бешеном вихре «циркулярку».
— Эндель, завтра повезешь доски в Островки, — заявляет вдруг отец, помогая мне накатить очередное бревно на валки. Я молчу, хотя радость переполняет меня: я увижу новую школу и, может быть, там нам с Вальтером удастся учиться.
Утром, чуть свет, разыскал стреноженного Серко и привел его к лесопилке.
— Это ты зачем? — нахмурился отец. — За день вам не управиться. Поедешь с обеда. На половине дороги пусть конь отдохнет, а чуть свет тронешься дальше.
… Пообедав, я вывел Серко на большак. Перегруженный дюймовыми досками воз то и дело застревал в рытвинах и ухабах, бока коня блестели от пота. Я работал изо всех сил, помогая лошади. К вечеру подошли к Шалинской поскотине. Серко тяжело дышал. Я распряг коня. Ночь выдалась холодной. Я отчаянно мерз без теплой одежды — забыл захватить полушубок.
Чуть свет двинулись дальше.
Солнце уже поднялось высоко, когда завиднелась группа хуторов, носивших общее название Островки. Там и сям за полверсты, а то и больше друг от друга, раскинулись потемневшие от времени бревенчатые постройки. С час еще тащил Серко свою тяжелую кладь, пока впереди, у края болотистого леска, показалось большое, недавно срубленное строение.
Кругом дома, к которому я подогнал воз с досками, лежало множество обрезков досок, кучка дранки. В открытой настежь двери появился плотный широкоплечий человек и направился ко мне.
