Федор Торнау - Воспоминания кавказского офицера
Оставив Сухум на другой день с рассветом, я приехал к обеду в бамборское укрепление. От Сухума до Бамбор считали сорок пять верст довольно удобной береговой дороги, загроможденной камнями только в одном месте, что не составляло, впрочем, чувствительного препятствия для пешего или для конного. Брод через Гумисту считался довольно опасным в полноводье; другие маленькие речки не заслуживали внимания.
В Бамборах, где я должен был иметь свое постоянное пребывание, помещались: батальон 44 егерского полка, полковой штаб и все главные военные заведения и склады для войск, занимавших Абхазию. Генерал Пацовский, командир егерского полка и начальник всех войск во время отсутствия генерала А., жил в Бамборах, занимая длинный низенький дом с небольшим садиком впереди, стоявший возле гауптвахты, на обширной площади. Укрепление имело вид большого бастионированного параллелограмма и состояло из земляного бруствера обыкновенного размера. Внутренность его, разбитая на шесть правильных кварталов, обстроенных небольшими, чисто выбеленными домами, длинными казармами и магазинами, была опрятна и не наводила тоски, свойственной другим абхазским укреплениям. Возле крепости находился небольшой форштат с неизбежным базаром, населенным армянскими и греческими торгашами. Сюда абхазцы, а под их покровительством и незнакомые неприятельские черкесы приходили, менее для торговли, чем для того, чтоб узнавать новости и высматривать, что делается у русских. Положение Бамбор в широкой и привольной долине реки Пшандры, в трех верстах от морского берега и почти в таком же расстоянии от селения Лехне, или Саук-су, как его называли турки, местопребывания владетеля Абхазии, давало этому пункту значение, которым Пацовский воспользовался весьма искусно для сближения с нами абхазцев и для распространения на них, сколько было можно, нашего нравственного влияния. Бамборы имели только одну невыгоду, общую со всем берегом, на котором, кроме трех бухт, Геленджикской, Суджукской и Сухумской, нигде не существовало удобного якорного места. Суда не могли бросать перед Бамборами якоря ближе трех миль от берега, что служило чувствительным затруднением для выгрузки военных тяжестей, привозимых сюда в довольно большом количестве. Сверх того, суда должны были уходить в море с открытого бамборского рейда при первых признаках будущей зыби, из опасения быть брошенными на берег прежде, чем разыграется ветер, который позволил бы распустить паруса. В тридцать девятом году военный пароход, стоявший на якоре в Туапсе, разбился, прежде чем успели развести пары. Подобных несчастных примеров можно было насчитать очень много.
Приехав в Бамборы, я, не меняя одежды, пошел явиться к генералу Пацовскому. Его ласковый прием ободрил меня с первого раза и расположил к этому почтенному человеку; впоследствии, чем ближе узнавал я его, тем более возрастала моя вера в его душевную доброту. По его приказанию меня поместили в крепости в двух светлых и покойных комнатах, снабженных всем, что могло быть необходимо для отдыха и для занятий. Слишком мало думая в то время об удобствах жизни, я оценил эту заботливость обо мне со стороны Пацовского не по мере удовлетворения моих скромных потребностей, а по силе доказанной им внимательности. Эта квартира, которую я помню будто вчера только с нею расстался, редко, впрочем, видела меня в своих стенах. Я спал или изредка занимался в ней, находясь все остальное время в разъездах или в доме у Пацовского, который по кавказскому гостеприимному обычаю с первого дня пригласил меня бывать у него и обедать, когда захочу. Жена, трое маленьких детей и две воспитанницы лет десяти составляли его семейство. Пацовская была весьма недурна, добродушна и старалась всеми мерами сделать свой дом приятным для посещавших его, в числе которых я бывал почти ежедневным гостем. Кроме нее находились в укреплении еще три офицерские жены, которых можно было, за неимением других, пригласить на кадриль или мазурку. Ими ограничивалось наличное женское общество, что нисколько не мешало молодым офицерам танцевать и веселиться от всей души в неизвестном уголку земли, носившем название Бамбор. На берегу моря, недалеко от укрепления, зимовали: батальон Грузинского гренадерского полка и артиллерийская батарея, принадлежавшие к абхазскому действующему отряду. Это обстоятельство служило к немалому оживлению бамборского общества. Во всю зиму Пацовская давала у себя танцевальные вечера по два раза в неделю. Не только вышепоименованные дамы, но и ее маленькие воспитанницы принимали в них участие, а за недостатком женского пола становились молодые офицеры и танцевали до упаду. Люди пожилые, не танцующие, проводили вечер за бостонным столом. Бал кончался ужином, более сытным, чем изысканным, за которым не жалели абхазского вина, которое, право, было весьма недурно. Все это было очень незатейливо, но занимало молодежь, богатую избытком жизни, и отвлекало от менее невинных удовольствий, неразлучных с военною зимовкой. Забавно было видеть, как в темную дождливую ночь собирались на бал. Из прибрежных бараков офицеры съезжались верхом, укутанные в бурки и башлыки, провожаемые казаками, освещавшими дорогу факелами, а иногда и пехотным конвоем с заряженными ружьями, без которого неблагоразумно было ехать через лес, находившийся между морем и укреплением. Гости, жившие в стенах крепости, приходили пешком. Глубокая грязь, затапливавшая все улицы при первом дожде, не допускала обыкновенных калош, вместо которых принуждены были надевать сверх комнатной обуви тяжелые солдатские сапоги. Не легко было совладать с ними в грязи, поэтому два солдата провожали каждого посетителя: один вел его под руку, другой светил впереди фонарем; я был тогда довольно молод, готов воспользоваться каждым случаем, обещавшим некоторое удовольствие, и поэтому нисколько не пренебрегал скромными бамборскими вечерами. Но главное удовольствие я находил бесспорно в обществе самого Пацовского. С удивительным терпением и скромностью, принадлежащими истинному достоинству, он объяснил мне самым подробным образом свои прежние действия в Абхазии и знакомил меня с положением края. Уверившись в его прямом характере и здравом смысле, не подчинявшихся внушениям мелочного самолюбия, я открыл ему в скором времени настоящую цель, которую я преследовал в Абхазии. В скромности Пацовского я был уверен, потому что никто лучше его не понимал опасности, которой могло подвергнуть меня одно неосторожное слово. По его мнению, не существовало никакой возможности проехать из Абхазии за Гагры; во-первых, потому что он не знал абхазца, могущего быть моим проводником, а во-вторых, по причине удвоенной осторожности, с которою неприятель караулил Гагринский проход со времени прибытия в Абхазию действующих войск. Позже я совершенно убедился в справедливости его мнения, но на первый раз не смел отказаться от своего предприятия, основываясь только на его словах и не уверившись сам в положительной невозможности исполнить его с этой стороны. Я не скрыл от него моего намерения стараться всеми силами опровергнуть фактом его убеждение, после чего он откровенно пожелал мне успеха, обещая помогать мне с своей стороны сколько будет возможно. Слово свое он сдержал как следует. Чувство душевного уважения, которое я сохранил к его памяти до сих пор, двадцать семь лет после нашего знакомства, побуждает меня указать на его хотя не громкие, но весьма полезные заслуги в Абхазии.
