Валерий Демин - Циолковский
Об этом периоде жизни у Константина Эдуардовича сохранилось немало воспоминаний. Тем более что в эту пору произошли события, которые повлияли на всю последующую жизнь. Читать семилетний Циолковский научился самостоятельно. Знаменательно: научился чтению не по букварю или псалтыри, а по «Сказкам» Афанасьева (незадолго перед тем они как раз впервые увидели свет, изданные в восьми выпусках). Любовь к сказкам он сохранил до конца жизни и на склоне лет говорил: «К сказкам меня тянуло чуть ли не с колыбели. Бывало, пряниками не корми — дай сказку послушать». Мать стимулировала изучение алфавита, давая за каждую запомненную букву по копейке. Но как складывать слоги и понимать связный текст — мальчик догадался сам. Возможно, это было первое открытие в его жизни. Тогда же он получил первое свое прозвище, да какое — Птица! Разве не звонок Судьбы?
Жизнь в Рязани складывалась из маленьких детских радостей и восторгов: изумление от самодвижущейся тележки на колесах, катание на санках с ледяной горы, лазание по деревьям и крышам, плавание в корыте по большой и не просыхающей луже, игра в лапту, городки, запуск воздушного змея (да не простого, а с «пассажиром»: на одной из реек крепилась маленькая коробочка, где сидел сверчок, пойманный дома за печкой). Одним словом, до Космоса ещё далеко. Хотя и тогда уже — «любил мечтать и даже платил младшему брату, чтобы он слушал мои бредни». И вдруг удар Судьбы — настолько жестокий и ошеломляющий, что, как принято в таких случаях выражаться, память отшибло, да так, что позже Циолковский даже точно не мог вспомнить, в каком именно году он потерял слух:
«Лет 10–11, в начале зимы, я катался на салазках. Простудился. Простуда вызвала скарлатину. Заболел, бредил. Думали, умру, но я выздоровел, только сильно оглох, и глухота не проходила. Она очень мучила меня. Я ковырял в ушах, вытягивая пальцем воздух, как насосом, и, думаю, сильно себе этим повредил, потому что однажды показалась кровь из ушей. Последствия болезни — отсутствие ясных слуховых ощущений, разобщение с людьми, унижение калечества — сильно меня отупили. Братья учились, я не мог. Было ли это последствием отупения или временной несознательности, свойственной моему возрасту и темпераменту, я до сих пор не знаю (…)».
Ключевые слова в приведённом отрывке — «думали, умру». Ибо на языке психологии произошедшее с подростком называется преодолением пограничной ситуации, после чего у многих наступает озарение, просыпаются невиданные ранее потенции, и человек способен осознать свою гениальность. Так случилось, к примеру (правда, в несколько ином возрасте), со знаменитым французским писателем Эмилем Золя. В девятнадцать лет он заболел и чуть не умер от воспаления мозга. По счастью, выздоровел. Но если до болезни он абсолютно ничем не отличался от сверстников, то после выздоровления вдруг почувствовал прилив творческой энергии и потребность писать книги. С Циолковским произошло почти то же самое, и конечный результат тоже оказался аналогичным — творческий взлёт, ощущение гениальности и непохожести на других людей.
Однако подлинную клиническую смерть будущий «отец космонавтики» пережил уже в сорокалетнем возрасте, том самом, который древние именовали акме — наивысшим достижением творческих сил. Случилось трагическое событие в Калуге, в 1897 году, но я скажу об этом сейчас, поскольку сам факт имеет непосредственное отношение к судьбе гения. Переутомившись на изнурительной работе в двух училищах — епархиальном и реальном, — а все оставшееся время отдавая теоретической работе и изготовлению моделей, Циолковский тяжело заболел. Позже врачи определили: перитонит — воспаление брюшины, зачастую заканчивающийся смертельным исходом. О мучениях больного вообще говорить не приходится:
«Наконец нагрянул такой приступ боли, что я потерял сознание. Последнее, что я запомнил, — это состояние падения в какую-то пропасть, а потом меня окутало тёмное облако. Сколько времени пребывал в небытии, не знаю. Дома, кроме жены, никого не было. А она с перепугу объяснить не сумела, долго ли длился обморок. С того дня я знаю, что такое небытие — это бесчувствие, отсутствие всяких ощущений и мыслей, а следовательно, и самого сознания.
Находясь в глубоком обмороке, я был мёртв. И твёрдо уверен: я знаю, что такое смерть! Смерть — это когда ничего больше нет и оттого, что наши нервы и мозг ни на что уже не откликаются, нет и нас самих. Смерть — это ничто, полное, абсолютное ничто, потеря связи между мельчайшими частицами нашего организма, начальная стадия его распада на составные элементы — процесс, в котором наше „я“ уже не участвует. Соотношение жизни атома и жизни целого организма передать можно только очень приблизительно».
После пребывания в состоянии клинической смерти у многих вернувшихся к реальности людей также происходит озарение, открываются каналы неведомой ранее связи с энергоинформационным полем, просыпается знание, ранее скрытое в глубинах подсознания, как дремлющая почка. Циолковскому пришлось испытать то же, что до и после испытывали тысячи ему подобных — озарение (верующие называют это благодатью)! В нем вдруг проснулся мыслитель вселенского уровня. Практически все его работы философского содержания написаны после «встречи со смертью». Одновременно он мобилизовал волю и сконцентрировал главное внимание на ракете — теоретическом обосновании её уникальных возможностей для передвижения в межзвездной среде, что в конечном счете увенчалось написанием и опубликованием работы эпохального значения — «Исследование мировых пространств реактивными приборами» (1903).
* * *В 1868 году, когда сыну Константину исполнилось одиннадцать лет, Эдуард Игнатьевич неожиданно для всех подал прошение о переводе его на службу в Вятку (в далеком прошлом — город Хлынов, построенный новгородцами на месте ещё более древнего поселения; ныне же — это областной центр Киров). Новая должность была не ахти какая и чисто чиновничья — столоначальник Лесного отделения. Большой семье пришлось сниматься с насиженного места и ехать, по тогдашним понятиям, чуть ли не за тридевять земель. Одно удобство — пароход мог доставить от дома в Рязани прямиком к новому месту жительства. Он не спеша вез пассажиров по Оке, Волге, Каме и, наконец, по Вятке, на высоком берегу которой ещё в XIV веке было построено первое русское укрепление.
Почти за 500 лет своего существования Вятка превратилась в обычный губернский город, отличавшийся от прочих разве что тем, что сюда отправляли в ссылку неугодных правительству подданных, которые впоследствии, как оказывалось нередко, составляли гордость Отечества и прославляли место, куда их отправляли в качестве наказания. Так, в 30-е годы XIX века здесь служил в губернской канцелярии ссыльный Александр Иванович Герцен, а в 40-е годы его сменил другой ссыльный — начинающий писатель Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, дослужившийся здесь до должности советника губернского правления. Последний прожил в Вятке почти восемь лет и вскоре «прославил» место ссылки (под именем Крутогорска) в первой крупной публикации — «Губернские очерки», и особенно — в пародийной повести «История одного города», где прототипом города Глупова также послужила Вятка.
