Камил Икрамов - Семёнов
Все вышли к крыльцу. Виктор снял выгоревшую гимнастерку, взял в руки большой кусок хозяйственного мыла. Младший лейтенант был черно-серым от солнца и пыли, тело его под несвежей сиреневой майкой оказалось неожиданно худым и слабым. Узнать в нем прежнего Витю Дубровского, мальчика из благополучной интеллигентной семьи, было действительно трудно. В городе его помнили стройным, спортивным мальчиком в модной заграничной курточке с "молниями". За бледное лицо, картавость и отличные отметки по всем предметам его прозвали Дефоржем. Каждый помнит, что француз Дефорж персонаж из повести Пушкина "Дубровский". Ничего обидного в этой кличке не было. Можно было, конечно, усмотреть намек на то, что Витя больше походит на Дефоржа, чем на Дубровского. Однако самого Витю это мало заботило, а когда ему надоедали, он внушительно отвечал цитатой из той же повести: "Я не то, что вы предполагаете, я не француз Дефорж, я - Дубровский".
За обедом, который Виктор поглощал деловито и быстро, он успел рассказать, что у него совсем мало времени, что он здесь оказался случайно, проездом в свою часть, которая должна быть поблизости.
- Представляешь, - Виктор обращался преимущественно к Эльвире, кинулся к своим, они неделю назад уехали. Я полетел в школу - там никого. Тогда я к тебе... - Он поправился: - К вам.
В этих словах была одна неточность. В школу Виктор не заходил. Прямо из своего дома он помчался в райтоповский двор, чтобы увидеть Эльвиру. Он и сам не знал, почему так получилось. Просто с начала войны он чаще всех своих знакомых вспоминал ее, не очень уж складную, смущающуюся от прямых взглядов, но очень смешливую и острую на язык. Почему-то получалось, что он вспоминал про нее что-то такое, о чем никогда прежде не думал. Вспомнилось, например, как она года три назад принесла ему, редактору стенгазеты, очень странные стихи. Начинались они так:
Зима-чародейка укутала в шубы лесных великанов,
надолго уснувших.
Все тихо в лесу. Только изредка птичка захочет воспеть прелесть
дней промелькнувших
И, вдруг испугавшись чего-то, смолкает,
Но эхо ее одинокого пенья лесного могучего сна не
сломает...
Да, точно. Эля училась тогда в седьмом.
- По-моему, это гекзаметр, - сказал Виктор, возвращая Эле листок со стихами.
- Ну и что? - спросила она, не понимая. - Разве это плохо?
- Ты же не Гомер, слава богу, - сказал тогда Виктор и стихи в газету не взял.
Виктор управился с обедом быстро, стоя выпил кисель из граненого стакана и спросил Элю:
- Ты меня проводишь?
За воротами он хотел сказать, что, наверное, ни к кому еще так не относился в жизни, как к ней, но не решился. Это было бы очень неожиданно. Ведь они всегда были только товарищами, и про них нельзя было сказать, что они дружили. Это слово на языке школьников их города значило несколько больше, чем оно значит на самом деле.
Они прощались недалеко от стадиона.
- А я твои стихи помню, - сказал он.
- Какие? - удивилась она. - Я стихов не пишу.
- Писала, - сказал он. - В детстве.
- Неужели помнишь? Я и то забыла.
- Помню, - сказал он. - "Все тихо в лесу. Только изредка птичка захочет воспеть прелесть дней промелькнувших..."
Он быстро нагнулся, поцеловал ее в губы и быстро зашагал прочь.
Она вернулась домой удивленная и взволнованная. Конечно, каждой девушке приятно, когда она нравится такому парню, как Витя, но Эля и представить себе не могла, что это так.
"Под настроение, наверно. Прощается со школой, а никого больше не нашел. Хорошо, что заехал, - думала она. - Теперь уж точно, что где-то рядом есть крупная танковая часть. Ведь он танкист".
Наталья Сергеевна топила плиту, грела воду, хотела сегодня купать сына. Вдруг она вспомнила что-то и сказала дочери:
- Сегодня утром приходил ваш школьный завхоз, Леонид Семеныч...
- Сергеевич, - поправила Эля.
- Ну да, Сергеевич. Сказал, что просто так. Еще зайдет.
...Солнце садилось, когда Виктор вышел на западную окраину Колыча. Несколько шагов отделяли его от шоссе, и первое, что он увидел, были танки. Только это были фашистские танки. Люки у них были откинуты, однако стволы пулеметов настороженно двигались.
Виктор мгновенно перемахнул через палисадник и затаив дыхание замер в высоких кустах шиповника.
"Гранату бы, - думал он, - или хоть бутылку с зажигательной смесью!"
Гранаты у него не было, а в светло-желтой кобуре не было пистолета. Он надеялся получить его в своей части.
На следующее утро по городу разъезжали мотоциклисты с автоматами на груди и в касках, чем-то напоминающих шлемы псов-рыцарей из кинофильма "Александр Невский". Фашисты заняли город почти без боя. Они ввели в него свои танки, спустили красный флаг над горсоветом и в упор расстреляли гипсовый памятник Владимиру Ильичу Ленину.
Они думали, что овладели городом, они верили в это.
Жителям, наоборот, не верилось, что они уже на оккупированной территории. Не верилось, что это могло произойти так быстро и так просто.
В то утро Наталья Сергеевна долго возилась по дому, а когда выглянула во двор, увидела, что дверь в квартиру Козловых слегка приоткрыта.
- Толя, - позвала мать, - сбегай посмотри, что там.
- Я уже смотрел, - ответил сын. - Это Козловы вернулись. Еще ночью. Немцы десант выбросили восточнее города, мост взорвали. Вот они и вернулись, да еще пешком. Дед Серафим видел, как они шли. Вещи им бросить пришлось.
- И когда этот дед спит! - рассердилась мать. - Все видит, все ему надо. Лучше бы жене помогал.
ПОГРЕБАЛЬНАЯ КОНТОРА "МИЛОСТИ ПРОСИМ"
Взрослые иногда и не предполагают, что дети, их окружающие, понимают все, о чем при них говорят, и даже все, о чем умалчивают. Обрывок фразы, нечаянно услышанной из-за двери, невзначай сказанное слово, взгляд или жест - все это вместе абсолютно непроизвольно и без всякого напряжения со стороны ребенка создает в его представлении достаточно полную картину того, что от него скрывают, особенно если этот ребенок любит своих взрослых, если у него чуткое сердце и хорошая голова.
Еще тогда, в первые дни оккупации, когда школьный завхоз Леонид Сергеевич как ни в чем не бывало весело вошел в райтоповский двор, поздоровался с тетей Дашей, подметавшей под своими окнами, бесшабашно помахал рукой деду Серафиму и сказал: "Ну и погодка нынче!" - еще тогда Семенов почуял что-то фальшивое, ненастоящее в его голосе и в этом, не по возрасту лихом жесте приветствия. Это было тем более странно, что, увидев Семенова, Леонид Сергеевич поздоровался с ним так, как обычно здоровался в школе. Они хорошо знали друг друга, потому что Леонид Сергеевич одно время заменял преподавателя физкультуры, а Семенов любил этот предмет.
