Валентин Стариков - На боевом курсе
— Загнали, наконец, — облегченно проговорил Смычков, когда уже поддиферентованная лодка послушно пошла на глубину. После того как была остановлена центробежная помпа, в центральном посту снова стало тихо.
Два глухих мощных взрыва за кормой, один за другим, отчетливо доносятся до нашего слуха. И почти сразу же словно кто-то обсыпал весь корпус лодки охотничьей картечью — это взрывная волна вызвала легкое сотрясение корпуса.
— Наши торпеды, — громко докладывает мичман Иванов из первого отсека.
— Взрывы торпед! — возбужденно кричат из других отсеков.
Да, это взрывы наших торпед, мы их ждали с секунды на секунду.
Увеличив ход до среднего, мы легли на обратный курс. Конечно, было бы лучше увеличить ход до полного, но на это нельзя решиться.
Неизвестно, что ждет нас впереди, а пока требуется строгая экономия электроэнергии.
Первые пять минут после взрыва торпед никто в лодке не говорит. Однако понемногу напряжение спало, послышались разговоры, кое-кто высказал мнение, что за свой непрошенный «визит» мы, видимо, отделаемся очень легко, что наш удар был внезапен для противника и он до сих пор не может прийти в себя.
Действительно, мы шли уже восемь минут, а погони еще не было слышно. Невероятно, но факт! По пути сюда я ожидал всего, что угодно, но никак не допускал мысли, что нам удастся безнаказанно уйти. Случай, конечно, из ряда вон выходящий.
Послышались шутки. Матросы, глядя друг на друга, смущенно улыбались, как бы признавая за собой вину в том, что слишком переоценили ожидаемую опасность. Словно каждый говорил себе: «Черт оказался не таким уж страшным, каким мы сами размалевали его в своем воображении». Те, кто до залпа держали себя молодцевато, теперь несколько кичились этим, другие, кто не сумел тогда скрыть своего волнения, сейчас старались скромно отмалчиваться. Как бы то ни было, настроение экипажа заметно поднялось. Нервам был дан отдых.
Мне показалось, что стало немного шумно, но я умышленно не вмешивался. Все возрастающая уверенность людей придавала им новые силы, которые могли понадобиться, быть может, в самое ближайшее время. Я лично не разделял общего настроения. Мне было хорошо известно, что противник в Петсамо достаточно опытный. Ему уже приходилось иметь дело с советскими подводными лодками, и молчит он неспроста. У него есть силы для преследования нашей лодки, вопрос только в том, через сколько времени он сможет появиться над нами, и где мы будем в этот момент.
Меня не оставляли сомнения, но я не высказывал их, не желая, тем самым, в какой-нибудь степени помешать короткому отдыху экипажа. Не зная детально обстановки, люди все больше верили в счастливый исход дела, а это уже отдых, отдых, который сейчас был так необходим.
— Где мы находимся? — спросил я у своего помощника, который, нагнувшись над столом, с исключительной педантичностью, почти каждую минуту, отмечал точками наше место на карте.
— Как раз на середине фиорда, — сказал Щекин и наколол ножкой измерителя наше предполагаемое место.
Я взглянул на карту: да, мы находились на середине фиорда, перед самой узкой его частью.
Время шло. Противник не давал о себе знать, и многие уже забыли об опасности. Обмен впечатлениями о пережитых событиях был основной темой разговора. Голоса становились все громче и возбужденнее. Мало-помалу в разговор начали втягиваться и офицеры.
В центральном посту около боцмана сидел Смычков и мечтал об обеде.
— Поросенка бы сейчас с гречневым фаршем… Ух, и разделали бы мы его… Как ты думаешь, Леша? — смеясь, обратился он к Щекину; тот, облокотясь на штурманский стол, стоял в невозмутимо спокойной позе и, казалось, не слышал своего приятеля. Но после непродолжительной паузы отозвался.
— На это я тебе потом отвечу…
— Когда же? — спросил Смычков, немного удивившись неопределенному заявлению товарища, но Щекин промолчал. Тогда Смычков глубоко вздохнул и протянул руку за широкие трубы магистрали. Через минуту он уже с аппетитом доедал шпроты, повидимому, на всякий случай оставленные им еще от завтрака. Мичман Иванов в это время вовсю орудовал на камбузе. Из отсека уже потянуло тонким запахом свежих щей. У всех появился аппетит Смычков больше всех волновался в ожидании обеда. Кажется, он даже не замечал недостатка кислорода.
Внешне Смычков кажется легкомысленным. На самом деле он не такой. Его натура не выносит безделья и неподвижности. Когда он не занят чем-либо, он любит разговаривать, и темой его разговора обычно бывает какая-нибудь только что прочитанная книга. Он не стесняется высказывать свое собственное, иногда очень оригинальное суждение. Усиленными заботами об обеде он заполнял несколько свободных минут — и только. Все, что от него требовалось, — он сделал: в его заведывании полный порядок, все идет так, как должно быть. Почему же ему не подумать вслух об обеде? Такая мысль не может прийти в голову командиру или помощнику командира. Они поглощены своими обязанностями. Ошибка в их расчетах непременно должна сказаться на судьбе всего корабля, а думая об этом, нельзя не помнить об обстановке, из которой и вытекает какое-то определенное решение в борьбе «за» и «против».
Зубков, например, тоже понемногу готовит свои отсек к обеду, хотя приказания на этот счет еще не было. Правда, его приготовления ограничились лишь тем, что можно допустить в отсеке, не нарушая боевой готовности. Он даже завел пружину патефона, на диске которого уже лежит пластинка с записью арии Мефистофеля в исполнении Шаляпина.
Хотя оживление не спадало, но в лодке дышать становилось все труднее и труднее. Недостаток кислорода ощущался с каждой минутой острее.
Отдано приказание: лишних движений избегать. Всякая физическая работа, даже хождение, увеличивает расход кислорода. А чтобы не вызвать шума и не обнаружить себя, мы воздерживаемся запускать систему регенерации.
Любое движение вызывает сильную одышку. Боцман Хвалов, широко расставив ноги, тяжело дыша, с большим трудом медленно раскручивает стальные литые колеса штурвалов ручного привода горизонтальных рулей. В нормальных условиях, при ежедневной проверке механизмов, Хвалов способен крутить те же штурвальные колеса так быстро, что колесо развивает скорость не менее ста оборотов в минуту. Сейчас от обильного пота ворот его свитера вымок, влажные волосы в беспорядке слиплись на лбу. Не имея возможности освободить руки, занятые на штурвалах, он поминутно сдувает с кончика носа крупные капли пота.
— Тяжело, товарищ Хвалов? — спрашиваю я.
Хвалов не ожидал вопроса. Он круто поворачивает голову в мою сторону. Лицо его мгновенно расплывается в широкой добродушной улыбке, и голосом, хриплым от сухости в горле, он отвечает:
