Алексей Федоров - Последняя зима
Нет, ликовали партизаны не потому, что не придется делать лишнюю работу! Каждый понимал, что враги потерпели еще одно поражение, радовался, что фашисты, так и не достигнув своей цели, были вынуждены отступить от незримых стен Лесограда. И поражение враг понес не только моральное. За эти две недели мы потеряли несколько человек, а каратели - несколько сот.
Но, по-моему, к праздничному чувству победы у наших людей примешивалось и еще одно, совсем иное. Многие воевали уже третий год. А ведь человек создан не для этого! Все сильнее тянуло партизан к дому, к домашнему очагу, к родным стенам. Настоящий дом далеко, до него шагать и шагать по военным дорогам. Поэтому приятно сейчас вернуться хотя и в походный, временный дом, но все же знакомый и обжитой.
В тот же день мы перешли вброд Стырь и двинулись дальше на запад. Душевно, приветливо, как старых друзей встречали нас крестьяне в Езерцах, Кухецкой Воле и других, ближайших от лагеря селах. 5 ноября мы достигли Лесограда, и минеры пошли снимать оставленные перед нашим уходом сюрпризы.
И вот я, Дружинин, Рванов, Солоид, Егоров и еще несколько командиров снова сидим в штабной хате-землянке, а давно не бритый, осунувшийся, но веселый Николай Михайлович Николенко рассказывает:
- Они - туда, я - сюда, они - сюда, я - туда! Мотал их по всему лесу... Немцы на просеках, на дорогах, а бульбаши по сторонам рыщут. Как только старый лагерь разрушили, все сразу назад - в Серхов. Там целые сутки сидели, наверно распоряжений из Ковеля ждали... Потом - в Маневичи, на погрузку. А у станции давно наготове наша рота! Тола ребята не пожалели. Все вагоны кувырком! Ну, и огоньку мы, конечно, дали на прикурку!
Всего день оставался до Октябрьского праздника. Этого времени хватило, чтобы снова устроиться на старых квартирах, помыться, почиститься, немного отдохнуть.
К вечеру выпал снег и тут же растаял. Но все равно идет зима, третья наша партизанская зима! Будет она и трудной, и суровой, и радостной. О первом очень большом и радостном событии, пришедшем вместе с наступающей зимой, я сообщил партизанам 7 ноября на нашем параде. Прокатилось "ура", взметнулись вверх шапки, люди, нарушая строй, обнимали и целовали друг друга, столько хорошего, волнующего вместили всего лишь два долгожданных слова:
- Освобожден Киев!
ТРУДНАЯ СУДЬБА
Хмуря широкие брови, комбат Николенко во второй раз доложил, что Петро Скирда непременно хочет меня видеть. Скирда перешел к нам с группой националистов, когда основная часть соединения находилась за Стырью, а в районе Лесограда оставался лишь 5-й батальон.
Переход этот был несколько необычен. Как правило, бандеровцы перебегали к партизанам во время наших удачных операций. Полученный от партизан удар являлся для обманутых, запуганных людей лишним психологическим толчком, помогающим разобраться, на чьей стороне правда и сила. В данном же случае обстановка была не в нашу пользу. Наступление, причем в крупном масштабе, вели гитлеровцы совместно с бульбашами. И вот в самый неблагоприятный для нас момент, как только фашисты прорвались в лес, тринадцать бандеровских солдат, возглавляемых Петром Скирдой, вдруг по доброй воле складывают оружие перед пятью разведчиками Николенко! К тому же Петр Скирда упорно хочет о чем-то поговорить с командиром соединения.
Конечно, надо его принять. Масса неотложных забот, связанных с возвращением штаба в Лесоград, помешала мне сделать это сразу же. Но теперь время обязательно следует найти.
- Пусть явится завтра утром! - сказал я Николаю Михайловичу.
У дверей комбат обернулся и снова нахмурил брови:
- Только вы с ним поосторожнее, товарищ генерал! Глаз не спускайте. Он на все способен.
- Откуда такие выводы?
- Уж больно бандитская физиономия у Скирды! Сами увидите... Типичный бульбаш!
Пожалуй, внешность явившегося ко мне на следующее утро перебежчика соответствовала такой нелестной характеристике. Петро Скирда оказался черноволосым угрюмым человеком выше среднего роста. Подбородок и щеки заросли многодневной щетиной. Длинные отвислые усы закрывали рот. Одежда грязная и очень рваная. Лет Скирде было, вероятно, за сорок.
Он четко отрапортовал о своем прибытии и попросил разрешения обратиться.
- Успеете обратиться, - сказал я. - А пока садитесь и расскажите о себе. Кто вы такой? Какими судьбами к нам занесло?
Он сел и начал рассказывать, время от времени как-то странно кривя губы.
Родился в Кировоградской области. Из колхозников. Образование низшее. Работал токарем в МТС. В начале войны был мобилизован, но воевать почти не пришлось. Попал в окружение. Контужен разорвавшейся рядом миной. Когда был без сознания, его взяли в плен. Бежал из лагеря, но неудачно, снова попал в руки к немцам. Недавно бежал вторично с четырьмя другими пленными красноармейцами. Двигаясь на восток, перебрались за Буг. В лесу встретили бандеровцев, которых приняли сначала за партизан.
Слушая Скирду, я попутно задал ему несколько вопросов. На каждый следовали спокойные и обстоятельные ответы. Если он и рассказывал так называемую легенду, то легенда эта была неплохо разработана.
И все же я вскоре почувствовал, что слушаю именно легенду. В ней был серьезный изъян. Напрасно Петр Скирда назвал себя колхозником с низшим образованием. Он говорил, как человек хорошо образованный, интеллигентный, привыкший точно формулировать свои мысли.
Людям не так уж трудно изменить внешность. Гораздо труднее изменить свою речь, манеру выражаться. Я попросил Скирду рассказать, что его больше всего поразило в отряде бандеровцев. И вот он торопливо, взволнованно отвечает:
- Многое, очень многое! Все у них отвратительно, всюду ложь, обман. Но, пожалуй, больше всего возмутил меня один подлый и лицемерный трюк этих бандитов. Бандеровцы говорят, что никого не заставляют насильно у них оставаться. Не хочешь - иди на все четыре стороны, даже дадим тебе на дорогу буханку хлеба и кусок сала. И действительно давали! Сам это видел. Однажды кашевар велел мне отнести хлеб и сало отпущенному домой мужичку. Несу и вдруг замечаю, что снизу буханка вся окровавлена. И черствая она к тому же! Тогда понял, что буханка, да и сало перебывали, наверно, уже в десятках рук. Дадут человеку отойти немного от лагеря, а потом - нож в спину. Какие подлецы!
Я и раньше знал об этом коварном приеме бандеровцев. Но разве такими словами рассказывал бы о нем колхозник! Слушая сидящего передо мной перебежчика, я все чаще внутренне усмехался и думал: кто же он на самом деле? Наверно, эта внутренняя усмешка и донимавший меня вопрос как-то отразились на моем лице и были замечены говорившим. Он вдруг осекся, замолк, скривил под усами губы. Затем, чуть помедлив, сказал:
