Анатолий Гладилин - Улица генералов: Попытка мемуаров
К чему я все так подробно рассказываю? К тому, что именно на этом вечере я решил, что пора писать мемуары, хотя бы для того, чтобы восстановить историческую картину. Сейчас мало кто помнит поэта Роберта Рождественского, а в шестидесятых наше поколение, как знамя, подняло три имени: Евтушенко, Рождественский, Вознесенский. Позже начали стремительно набирать популярность Окуджава и Высоцкий. Теперь всех их скопом пренебрежительно занесли в разряд так называемой эстрадной поэзии. Ладно, авторская песня — это особая тема. Но разве ребята на поэтических вечерах плясали, делали кульбиты, показывали фокусы? Тем не менее собирали полные залы. Попробуйте нынче собрать…
На последнем таком вечере я присутствовал, как ни странно, уже в Париже. Из Москвы прислали приличную команду во главе с Константином Симоновым. И большой зал, где обычно выступают модные французские певцы, был полон. Правда, публика собралась специфическая. В первых рядах — советское посольство, в центре — студенты и преподаватели факультетов славистики. А на задних рядах тихо сидели эмигранты-диссиденты (чтоб не смущать своим присутствием советских товарищей). Позже Булат Окуджава вспоминал: «Я знал, что Максимов и Гладилин в зале. Я им сам послал приглашение на вечер, но, естественно, никому из делегации не сказал ни слова. И вдруг вижу во втором ряду Виктора Некрасова. Я подумал — неужели я такая сука, что побоюсь к нему подойти? Спустился с эстрады, обнял Некрасова. И посольство сделало вид, что ничего не заметило». Кстати, Окуджаву зал встретил очень радушно, в отличие от Высоцкого, которого французская публика явно не воспринимала. Я чувствовал себя как футбольный болельщик, который увидел за рубежом свой родной «Спартак». Переживал за ребят. Вознесенский, поднаторевший на заграничных выступлениях, прошел хорошо. Роберт — очень достойно (за него я боялся), а вот Евтушенко выглядел карикатурно, хотя выступал точно так же, как двадцать лет тому назад. Однако за двадцать лет время изменилось, и никого уже нельзя было удивить фигой в кармане.
В стране, откуда я уехал, изменился и поэтический горизонт. Звезда Роберта поблекла, зажглись новые имена, зато, по ехидному замечанию Вознесенского, «что ни включишь, даже утюг, сразу слышишь песню на слова Рождественского». Песенный период жизни Роберта совпал с его вхождением в большое литературное начальство. Может, совпадение случайное, может, Роберту просто везло с хорошими композиторами…
…В динамиках ресторана Дома архитектора тихо звучит песня из «Семнадцати мгновений весны» в исполнении Кобзона. Я закрываю глаза и думаю: если б я стал писать мемуары, то главу о Роберте я бы начал так: «В Москве, в подвале старой дворянской усадьбы жила Девочка Алла. Она взрослела, заканчивала школу и каждый день наблюдала, как во двор старой усадьбы, к главному входу, машины с шоферами подвозили больших литературных начальников, знаменитых писателей той эпохи: Александра Фадеева, Алексея Суркова, Константина Симонова. Подвал, где жила девочка Алла, находился в том же дворе, что и правление Союза советских писателей, на улице Воровского, 52. Но подняться когда-нибудь из подвала по лестнице главного входа в светлые залы правления девочке Алле казалось немыслимой мечтой. Потом девочка Алла поступила в Литературный институт и вышла замуж за поэта. Поэт переехал из общежития Литинститута в подвал к Алле, и скоро маленькая комнатка, в которой они жили, стала очень известной в Москве, потому что становился известным муж Аллы. Маленькую комнату в подвале на улице Воровского посещали знаменитые писатели, поэты, артисты, кинорежиссеры. Комната превратилась в культовое место тогдашней Москвы, и Алла поняла, что ее детская мечта может превратиться в реальность. Алла не заставляла поэта делать карьеру, карьера делалась сама собой, на гребне успеха. Она лишь следила за тем, чтобы поэт не делал ложных шагов, могущих помешать карьере».
…Я открываю глаза, и вижу Аллу за дальним столиком ресторана. Нет, не писать мне мемуары, во всяком случае сейчас. Прочтя такое, Алла обидится. Я не имею права ее обижать. Алла была верной подругой Роберта и в годы его славы и делала все возможное и невозможное, чтобы вытащить Роберта из его неизлечимой болезни. После смерти Роберта, после того как его подзабыли, именно благодаря усилиям Аллы продолжают выходить его книги. В семье Рождественских сохранился культ отца, дочери чтут его память и помогают матери. Слава богу, что старшая дочь, Катя, удачно вышла замуж. Теперь ее муж — состоятельный человек, поэтому нет проблем с изданием книг, дисков Роберта, с устройством презентаций по высшему классу. Мне скажут: мол, все вдовы знаменитостей делают все возможное, чтоб сохранилась память об их мужьях. Нет, не все. Ангелина Николаевна Галич после смерти Галича «ушла в глухую несознанку»… А мы опять уходим от темы. Так писать мне мемуары или нет? За соседним столиком сидит старый друг Роберта, друг верный. Но однажды он жестоко избил Роберта. Ну, отмечали чей-то день рождения, много выпили, и Роберт, при всем честном народе, полез под юбку к одной из приглашенных дам. Чего он там искал? И вот другу приказали привести Роберта в чувство. Кто приказал? Ну, об этом я не скажу даже под пытками гестапо. Всё, никаких мемуаров. Ведь если для воспитания подрастающих поколений изображать нас молодых как ангелов, которые ничем таким не занимались, а лишь рассуждали о высоких материях, то все равно и тут будут обиды. Алла в своих воспоминаниях о Роберте утверждает, что Роберт всегда был честен и восхвалял советскую власть, потому что верил в нее и в коммунизм. То есть — не ведал, что творил. У меня другое ощущение от его творчества, после того как оттепель кончилась и наши пути разошлись. Говорить, что Роберту давали указания сверху — смешно. Но Роберт интуитивно чувствовал, чего от него ждут «наверху», и писал соответствующе. И иногда его заносило. Пример? Его стихотворение про русское кладбище под Парижем, в Сен-Женевьев-де-Буа. Помню, в какое бешенство пришел Юрий Петрович Любимов, которого буквально накануне лишили советского гражданства. Повторять то, что сказал Любимов про Роберта, не буду. А дальше довольно быстро началась перестройка, и в разгар ее это же стихотворение появилось в ином варианте, вполне корректном и приличном. Значит, Роберт прекрасно соображал, что делает. Другое дело, что потом он мучился. Ведь если человек всем доволен, богат, знаменит и ездит по заграницам, то вряд ли он будет выбрасываться из окна посольства…
Значит, решено, мемуары не пишем, иначе поцапаемся с Аллой и разругаемся, а вот этого я меньше всего хочу. Алла как бы выстраивает свой памятник Роберту — и это святое дело. У Аллы чудные дочери, и пусть отец будет для них богом…Не помню, то ли в Москве, по телевизору, перед отъездом в эмиграцию, то ли в Париже, в кадрах советской кинохроники, я увидел отрывки из концерта, посвященного Роберту Рождественскому. Певцы исполняли только его песни. Роберт и Алла и их дочери, Катя и Ксения, сидели в директорской ложе. Счастливый момент в жизни счастливой семьи! Естественно, по-человечески понятно, что Алле хочется вспоминать именно это и чтоб отец остался в памяти детей именно таким.
