Ариан Дольфюс - Рудольф Нуреев. Неистовый гений
Несмотря на замкнутость Нуреева, вне Кировского театра у него появились несколько друзей, правда, не имевших отношения к балету. С ними он чувствовал себя комфортно: его уважали, его не поносили, ему не завидовали. В узком кругу он мог ненадолго отбросить свою непомерную гордыню и даже проявить смирение, которое, оказывается, пусть и в зачаточном состоянии, все же присутствовало в его характере. Ленинградские друзья Нуреева, молодые и не очень, были высокообразованными людьми, они ввели его в мир литературы и современного искусства. На импровизированных поэтических вечерах часто засиживались до утра, и надо признать, что самым ходовым напитком на таких вечерах был вовсе не чай, а водка. К числу близких друзей Нуреева относилась Тамара Закржевская, студентка‑филолог; иногда она приглашала Рудольфа на лекции в университет. Студенты‑физики Леонид Романков и его сестра‑близнец Люба взахлеб рассказывали юноше о Хемингуэе, Олдингтоне, импрессионистах. «Рудольф нас слушал, но почти ничего не говорил.
Он с жадностью тянулся к новому. Его в то время отличала необычайная скромность. Он говорил нам, что завидует. Чему? Культурной среде, в которой мы росли», — вспоминал Леонид{32}. Люба Романкова заметила, что Нуреев избегал политики. «Эти темы часто возникали за ужином. Но Рудольф всегда молчал. Его это совершенно не интересовало»{33}.
С друзьями Рудольф отдыхает душой, но источник внутренней радости для него по‑прежнему один — танец. В стенах училища он испытывает противоречивые чувства — настоящее счастье, когда танцует, и… беспредельное одиночество.
Однако нельзя сказать, что одиночество его удручает, — он познает «глубокий вкус к одиночеству»{34}. Поступив в училище и поселившись в общежитии, он передвинул свою кровать за шкаф, чтобы отгородиться от соседей по комнате. Для себя юный татарин решил, что никогда не будет вставать с ними одновременно, «дабы не пришлось вместе завтракать»{35}. Однажды вечером он выгнал из комнаты девятнадцать (!) своих сокурсников. Когда комендант общежития, привлеченная шумом в коридоре, пришла и открыла дверь, она обнаружила Рудольфа, в одиночестве лежащего на кровати и слушающего симфонию Бетховена!
Музыка — вторая страсть Нуреева. Он проводил долгие часы в нотном магазине и брал бесплатные уроки у аккомпаниатора Малого театра. Он открыл для себя Моцарта, Шумана, Бетховена и Баха, который станет его любимым композитором. Вернувшись в общежитие с десятком партитур под мышкой, он разбирал на пианино то, что мог, или просил кого‑нибудь из соседей помочь ему в этом. Учится самому, учиться у других — так было и будет всегда…
Музыка служила идеальным фоном для жизни вне общества. Нуреев часто посещал концертные залы, где испытывал, по его собственным словам, «чистую радость и какое‑то удивительно болезненное удовольствие»{36}.
Вообще, Нуреев редко допускает подобные интимные откровенности. В своей автобиографии он лишь вскользь упоминает, что ему приходилось переживать серьезные депрессивные моменты. Я бы назвала их моментами слабости, спрятанными за маской цинизма — защитной, но и разрушительной одновременно.
По натуре Нуреев асоциален и одинок, он и в самом деле не создан для жизни в обществе. Еще меньше — для жизни в коммунистическом обществе…
Его воинствующий индивидуализм очень скоро становится провокационным. Не стоит забывать, что речь идет о советской России пятидесятых годов. После смерти Сталина и короткой борьбы за власть бразды правления взял в свои руки Никита Хрущев, и не просто взял, а подверг критическому анализу деятельность своего предшественника. Однако говорить о десталинизации умов пока еще не приходится. Политическая оппозиция режиму в те годы отсутствовала, зато слежка и доносы на подозрительных лиц, неприятие тех, чей голос звучал не в лад с другими, были вполне обычным явлением.
Советские люди часто поддерживали коммунистические организации (партию и комсомол) с единственной целью — не навлечь на себя неприятности. А как в такой ситуации вел себя Рудольф Нуреев?
Сын убежденных коммунистов (Фарида тоже была членом партии) решительно отказался вступать в комсомол. Комсомольцы Кировского театра настойчиво зазывали его на свои собрания, но Рудольф не хотел к ним присоединяться. Вот его собственные слова: «Все комсомольцы одеваются, думают и говорят одинаково. С того момента, когда я стал что‑то соображать, я раз и навсегда решил, что для меня невозможно присоединиться к ним»{37}. Стать членом партии, минуя комсомол, он бы не смог, да и не рвался туда, хотя в те годы членство в КПСС давало многие привилегии. Беспартийные не вызывали доверия, и им не было дороги в профессии. Впрочем, Нуреев почти не пострадал из‑за своей позиции. КГБ и Кировский театр работали тогда в тандеме — «опасным индивидуалистам» выезды за рубеж, особенно в капиталистические страны, были заказаны. Но талант есть талант — на сцене Кировского Нуреев будет танцевать гораздо чаще, чем обычно доверяют начинающему артисту. Любой другой советский человек, будь он «конформистом» и «подстрекателем», давно бы уже имел неприятности. Но артист, а тем более артист талантливый, всегда может рассчитывать на свою растущую славу.
Рудольфа Нуреева приняли в Кировский театр в 1958 году с распростертыми объятиями. Сразу по окончании училища он был назначен солистом. Такой же чести была удостоена его партнерша Алла Сизова, а раньше — Михаил Фокин и Вацлав Нижинский. Кировский Нуреев выбрал сам — аналогичные предложения поступали из Большого театра и Музыкального театра им. Станиславского и Немировича‑Данченко в Москве.
Нуреев проработал в Кировском всего три сезона. Но эти три сезона принесли ему громкую славу, о которой западный мир… почти ничего не знал. На Западе до сих пор считают, что это они в 1961 году открыли Нуреева — «нового Нижинского». Но повторяю — в Советском Союзе Нуреев был уже знаменит. В балетных кругах говорили только о нем.
Три сезона — семнадцать партий. А сколько спектаклей? Если исключить гастрольные выступления, на сцене Кировского Нуреев станцевал примерно тридцать раз, может, немного больше. Итак, десять спектаклей в сезон. Сейчас кажется — до смешного мало. Но Нурееву двадцать, а в те годы артистической молодежи надо было дожидаться своего часа, поскольку приоритет отдавался более опытным танцовщикам. Но Нуреев был на особом положении, о чем он и сам говорил впоследствии.
Буквально через месяц после окончания училища ему была поручена первая большая роль. В «Лауренсии»{38} в 1958 году он танцует Фрондосо, испанского крестьянина‑ревнивца, готового убить своего соперника. Эту очень выигрышную роль, с большим количеством характерных танцев (например, с кастаньетами), предложила ему Наталия Дудинская — блистательная Лауренсия. Приме было уже сорок шесть, она была замужем за Константином Сергеевым {39}, руководителем балетной труппы театра. Танцевать с Дудинской — огромный риск для Нуреева, но, с другой стороны, ему оказали доверие, и он справился.
