Андрей Разин - Зима в стране "Ласкового мая"
А почему свою первую главу я решил начать именно с этого периода своей жизни? Потому, что вся моя книга — это исповедь человека, который всю жизнь мечтал жить честно, но был поставлен в такие условия, что приходилось брать напрокат советы авантюриста Феликса Круля, одного из своих любимых литературных героев. Я, как и Феликс, человек добродушный, но склонный к приключениям. А это, как известно, сулит всякие неожиданности и сложности. Жизнь приучила преодолевать их, используя нетрадиционные методы. Один из них — создание студии и группы "Ласковый май", которая стала сегодня не просто фактом музыкальной жизни, но и немалым социальным феноменом. Ежегодно ко мне приходят десятки писем от мальчишек и девчонок. Они рассказывают о себе, спрашивают совета. На наших концертах тысячи взрослых людей — их привлекает атмосфера доброты, царящая на выступлениях "Ласкового мая".
Так я пришел к этому своему главному делу жизни. Об этом я много рассуждаю, думаю. Некоторые мысли легли в основу эссе, составляющих живую ткань этой книги.
Король оренбургской дискотеки
А как же он появился в моей жизни во главе самых немыслимых хит-парадов вроде стенгазеты «За яйценосность!», которую нам как-то с гордостью предъявили комсомольцы одного птицеколхоза на Дону? Здесь надо сделать маленький экскурс в тот период моей буржуазной жизни, по счастливому стечению обстоятельств совпавший с перестройкой, устроенной моим славным земляком Михаилом Сергеевичем Горбачевым. В 1988 году знаменитый московский менеджер, руководитель фирмы «Рекорд», талантливый композитор и аранжировщик, заслуженный артист РСФСР Юрий Чернавский вызвал меня к себе.
Я явился, как всегда готовый выполнить любое приказание. Мы в «Рекорде» работали как рабы на фазенде. «Рекорд» раскручивал молодые дарования, а я занимался их отловом, приведением в божеский вид, вытряхиванием из неокрепших голов «комплексов неполноценности», с дальнейшим выпусканием перспективных карасиков в мутные, кишащие щуками эстрадные волны. Правда, у ребят, взращенных «Рекордом», быстро прорезались зубки, и скоро они сами начинали гонять щук, да и нас, своих крестных пап, могли укусить. Еще бы! Думаете, Ваня Фокин, вытащенный мной из зачуханного ресторана, где он прозябал в роли провинциального Майкла Джексона, — это подарок? Боже упаси! Но через полгода муштры и всесоюзных успехов Ваня не ставил в грош даже профессора Иосифа Давыдовича Кобзона. Не говоря уже об остальных. А Саша Хлопков? Его я нашел в электричке, в которой будущая звезда эстрады ехала в Москву, имея в виду устроиться лимитчиком. Творческие вливания со стороны Чернавского, моя беготня по кабинетам музыкальных редакторов быстренько сделали несостоявшегося труженика ЗИЛа мастером эстрадных подмостков. И через полгода — небрежный взгляд, руки в карманах, и все разговоры вокруг контрактов и крутых маршрутов. Короче говоря, на исходе восьмидесятых годов мы в «Рекорде» запустили поточную линию по изготовлению вокальных талантов и по демпинговым ценам выбросили их на рынок.
Работа спорилась. Но, честно говоря, несмотря на доходы и все такое, на душе у меня было муторно. Хоть у меня и комбинаторная натура, но душе хотелось праздника, хотелось, чтобы среди скороспелок появился хоть один настоящий, а не придуманный «Рекордом» талант. Тем более, что меня не грели баллады знаменитого ленинградца Б.Г., где философии не больше, чем кофеина в одесском растворимом кофе, и публичные стриптизы кудесника слова и чувства Вити Шевчука и его «дуста». О мужестве творца выдающегося шлягера «Яблоки на снегу» товарища Муромова я уже и не заикаюсь. Большой физической культуры человек. Короче говоря, хотелось заполучить в «Рекорд» что-нибудь по-настоящему интересное и неординарное. Юрий Чернавский был, против обыкновения, зол и хмур:
— Андрей, поиск звезд отменяется. Скоро они вообще не понадобятся. Кончилась пленка.
Надобно сказать, что проблема магнитной пленки была бичом божьим. Шосткинское объединение «Свема», выпускающее самую паршивую в мире пленку, вообще повело себя кое-как и почти прекратило выпуск этой позарез нужной «Рекорду» продукции. Наши звезды оказались без фонограмм, именующихся в простонаречьи «фанерой», и рисковали остаться без куска хлеба, поскольку в большинстве своем от рождения были безголосыми, как циклопы. Это грозило «Рекорду» крахом, потому что молчащие звезды были хороши для немого кино, но никак не для стадионной тусовки. Я моментально забыл о своих переживаниях по поводу популярности «Яблок на снегу» и отсутствии таланта в «Рекорде» и пошел выбивать командировку в Шостку.
Когда за окном вагона замелькали пшеничные поля Сумщины, мой сосед по купе, молодой летчик гражданской авиации, уснувший еще в Москве, вдруг встрепенулся, грохнул по столику бутылкой демократического портвейна и представился:
— Саша. Из Оренбурга.
Я тогда и не подумал, что Саша — это Судьба. Мы вылакали портвейн, побеседовали о мощи гражданской авиации, ругнули Лигачева, сотворившего закон о борьбе с алкоголизмом, выразили уверенность, что закону осталось недолго жить. А потом Саша сказал:
— Ни хрена ты, Андрюха, не найдешь. Откуда у нас возьмутся самопальные таланты? Это ж не Ливерпуль.… Вот битлы — это да!
Меня стало скучно. Насчет битлов я был полностью согласен с пилотом… Саша еще раз оттянулся стаканчиком «розового» и вдруг сказал:
— Слышь, Андрей, ты что-нибудь знаешь про дискотеку «Глобус»?
— Во Флориде?
— Не, в нашем Оренбурге. Крутая дискотека. Я туда раньше ходил.
— Ну и что?
— Ничего. Помню, однажды привели туда пацана детдомовского. Весь оборванный, с фингалом. И жокей объявляет, что парнишка желает пропеть изысканной публике несколько песен. С ним парень постарше, клавишник. Почтенная публика не роптала, все уже забалдели и чего-то ждали. И вот пацаненок запел. Короче, Андрюша, меня не купишь. Я и флойдов знаю, и роллингов, по металлу ботаю. Но тут я заторчал. Классно пел парнишка.
— Да, у вас в Оренбурге все класс, — рассеянно подтвердил я.
— Слушай, — вдруг хлопнул себя Саша по обтянутой форменными штанами ляжке, — у меня ж есть кассета того парня. Я у диск-жокея за червонец прикупил. Хочешь, врублю?
Я уже видел, что Саша взял с собой в путь-дорогу, кроме портвейна, допотопный кассетник «Весна-2», и приготовился к худшему. Портвейн приходилось оплачивать заинтересованным слушанием. Саша достал заштурханную кассету, долго гонял ее в разные стороны, наконец, сказал:
— Кажется, вот здесь….
И я вздрогнул. Из самого убогого в мире кассетника вдруг раздалась песня. Я был тертым калачом и сразу усек, что все было самопальным. И запись, и аппаратура, и весь иной антураж. Кроме голоса. Голос был божественный. А песня была под стать. Песня была «Белые розы».
