Юрий Беспалов - Неизвестная Зыкина. Русский бриллиант
В 1964 году Ростропович лежал в больнице с кровоточащими венами. Фурцева буквально подняла на ноги всю столичную медицину в поисках каких-то дефицитных препаратов, чтобы ускорить процесс выздоровления музыканта, не раз ездила к нему в больницу, подбадривала, ежедневно справлялась у врачей о состоянии здоровья Славы.
Однажды она обратилась ко мне с просьбой поехать вместе в больницу, где лечились А. Тарасова и Г. Отс, известнейшие в стране артисты.
— Я с удовольствием поеду, только удобно ли?
— Удобно, удобно, — отвечала Екатерина Алексеевна.
— Надо за цветами заехать.
— У меня уже есть цветы.
Но я все равно купила еще два превосходных букета, и мы отправились в клинику. Если бы кто слышал, с какой теплотой говорила Фурцева обоим такие нужные, добрые, „вылечивающие“ слова! Я слушала, и у меня слезы навертывались на глаза.
Екатерина Алексеевна умела успокоить любого человека. У танцовщиц из ансамбля „Березка“ возникли трения с их руководителем, Надеждой Надеждиной. И они пришли в Министерство культуры жаловаться.
— Таких, как Надеждина, больше нет, — сказала им Фурцева, — таких, как вы, много. И давайте совместно искать пути выхода из создавшегося положения.
И она нашла такие слова, что посетительницы вышли из кабинета министра буквально растроганные, вполне удовлетворенные оказанным им приемом.
Однажды Леня Коган подвозил меня на своем новеньком „Пежо“, и очень мне его авто понравилось. Думаю, куплю тоже „Пежо“. Накопила денег. Пошлина на иномарки тогда составляла двести процентов, и, чтобы ее не платить, требовалось разрешение Министерства культуры. Пошла к Фурцевой.
— Я уже столько лет работаю, — говорю ей. — Может быть, разрешите купить мне заграничную машину?
— Какую машину?
— Да вот „Пежо“ мне приглянулась…
— Вы что, Люда, в „Волге“ уже разочаровались? Вам наша „Волга“ уже тесная стала, не нравится?
— Да что вы, Екатерина Алексеевна, нравится, но просто все стали ездить на иномарках.
— А я не хочу вас видеть в заграничной машине. Вы — русская женщина, русская певица. Не подводите нас, русских. Лучше купить другую „Волгу“, если прежняя устарела или износилась.
(Зыкина послушала Фурцеву, приобрела новую „Волгу“. — Ю. Б.).
Фурцева высоко ценила мнение специалистов, профессионалов в том или ином вопросе культуры, хотя мне порой казалось, что она сама была эрудитом в любой сфере искусства. И однажды я не удержалась от вопроса:
— Неужели вы, Екатерина Алексеевна, во всем так хорошо разбираетесь? Например, в вокале, опере?
— Да вы что, Люда? Разве можно быть такой всезнайкой? Опера — жанр сложный, и я ничего не могу подсказать, скажем, Ирине Архиповой, как ей лучше исполнять какую-либо партию в спектакле и работать над ролью. Для этого есть Борис Александрович Покровский, которому в оперной режиссуре равных и в мире-то нет. (Знаменитый режиссер, с которым певица не раз общалась, прожил 97 лет и умер в 2009 году. — Ю. Б.).
— Ну а в скульптуре, архитектуре?
— То же самое. Вот как раз сегодня у меня будут Кибальников с Вучетичем, и вы, если хотите, послушайте нашу беседу.
Я пришла к назначенному времени. Разговор между Вучетичем и Кибальниковым походил больше на спор. Екатерина Алексеевна умело вставляла в него то одну реплику, то другую, словно угадывала мысль каждого из спорщиков, делая иногда какие-то пометки в блокноте. И в конце концов сказала, что настал момент, когда надо подвести итог и подойти к результату. Оба во всем согласились с ней, хотя мнения своего она ни одному из присутствующих не навязывала.
Она была красивой женщиной, постоянно за собой следила. Играла в теннис, бегала, каждый день делала гимнастику. И меня не раз упрекала за то, что я начинаю полнеть: „Певица вашего уровня должна быть точеной!“. Она сама умела ухаживать за собой: и лицо привести в порядок, и причесаться. У нее были очень красивые шиньоны! На работу — один, на банкет — другой, и всегда все выглядело безупречно. Туфли носила только на каблуках. Одевалась с большим вкусом — в этом ей помогала Надя Леже, с которой Екатерина Алексеевна много лет дружила. Некоторые модели ей сделал Слава Зайцев.
Была азартным рыболовом, любила попариться в бане, понимала в этом толк. Любила рыбец под пиво, редко когда принимала рюмку водки. И я никогда не видела ее пьяной. (Замечу попутно, что за десятилетия встреч и общения с Зыкиной я ни разу не видел, чтобы она „хлестала“ водку).
В баню всегда ходили втроем: Екатерина Алексеевна и две женщины, ее давние знакомые, кажется, инженеры. С моей приятельницей Любой Шалаевой мы посещали Сандуны и, не помню точно, в каком году, примкнули к этой троице — Люба, как оказалось, была знакома с Фурцевой. Судьбе было так угодно, что и последняя наша встреча, накануне ее смерти 24 октября 1974 года, состоялась в бане. В половине седьмого разошлись. Я пошла домой, готовиться к поездке в Горький, там мне предстояло выступать в концерте на открытии пленума Союза композиторов России, Екатерина Алексеевна в этот вечер должна была присутствовать на банкете в честь юбилея Малого театра. После банкета она мне позвонила, голос такой тихий, усталый. „Люда, — говорит, — я вам что звоню: вы же сами за рулем поедете. Пожалуйста, осторожней!“. Узнав о том, что Н. П. Фирюбин еще остался в Малом, я спросила, не приехать ли мне к ней. „Нет-нет, я сейчас ложусь спать“, — ответила она. На этом наш разговор окончился.
В пять утра я уехала в Горький, а днем мне сообщили о ее смерти. Я тут же вернулась. До моего сознания случившееся не доходило, и спрашивать ни о чем я не стала. Мне сказали, что у нее что-то с сердцем… Я знала о том, что у нее с мужем были какие-то нелады, в последнее время они вечно ссорились. Но что дойдет до такой степени, даже не предполагала. У гроба я пела песню — плач. Все плакали… И я вместе со всеми».
(В газетах новейшей истории можно было прочесть, что «Фурцева могла дать Зыкиной нагоняй», «Зыкина слушалась Фурцевой, какую прическу ей следует сделать перед отлетом на гастроли в Париж», «Зыкина не могла перечить Екатерине Алексеевне»… Но, оказывается, могла и перечить, если была убеждена в своей правоте.
Накануне гастролей в Японии в 1967 году перед Зыкиной встал выбор: кого взять в сопровождение? Как ни странно, балалаечники, выступавшие с ней, играли… сонаты. Она пожаловалась Фурцевой, дескать, не нужны ей классики, дайте музыкантов, исполняющих русские народные мелодии. Выбор пал на Михаила Рожкова. «Рожкова нельзя, — воспротивилась Фурцева, — у него братья в концлагерях были. Рожков может убежать, как двое балалаечников». (Двое сбежавших музыкантов попросили политического убежища. — Ю.Б.). «Я поеду только с Рожковым», — заявила Зыкина. «Посмотри, Люда, что пишут в зарубежной прессе два известных (сбежавших) балалаечника про твоего Рожкова. Что он порядочный бабник и алкоголик. Удерет он тоже, как и эти двое». «Я поеду с Рожковым или не поеду вовсе», — настаивала певица. И Фурцева согласилась. «Я был обязан Зыкиной, — вспоминал Рожков, — тем, что она содействовала моему участию в гастролях не только в Японии, а по странам Европы, а затем и Северной Америки».)
