Василий Шатилов - А до Берлина было так далеко...
В одном месте дорога, по которой следовала пешая колонна дивизии, совсем вплотную приблизилась к линии фронта. Как на грех, набежавшая внезапно тучка обрушила на землю настоящий ливень. Дождь как из ведра хлестал чуть ли не час, и проселок мгновенно стал непроходимым: для местного чернозема воды требуется немного, чтобы дорога превратилась в сплошное месиво. Застряли повозки, забуксовали машины: ни туда ни сюда! Напрасно люди толкали их из последних сил. Грузовик проедет, натужно ревя мотором, пять — десять метров и опять стоп. Не помогали ни русская «Дубинушка», ни нелестные замечания комдива в адрес командиров полков. Раздражение генерала передалось и мне. Я понимал, что появись немецкие самолеты — и полдивизии стало бы легкой добычей врага. Раскисшая степь крепко держала нас за ноги. Словом, оснований для того, чтобы потерять самообладание и дать волю нервам, было более чем достаточно. Но, честно говоря, этого делать ни в коем случае не следовало. К нашему счастью, фашистские летчики в течение двух часов вынужденной задержки в степи не появились. Тучка так же скоро скрылась, как и появилась. Проглянуло жаркое летнее солнце, быстро просушило дорогу, опять поползла вперед извилистая лента колонны.
Мы держали путь на Корсунь.
Первым туда прибыл штаб. Части, следовавшие как по железной дороге, так и в пешем строю, задержались. Корсунь выглядел осажденным городом. Его улицы были перегорожены баррикадами, противотанковыми ежами. Жителей почти не осталось: все подались на восток, подальше от приближавшегося фронта. Многие здания были разрушены, глядели уныло пустыми глазницами окон. Фермы моста через Рось беспомощно окунулись в воду реки: фашистские летчики оказались на этот раз меткими. А вокруг искореженного моста лежали мертвые женщины, дети. Фашистские стервятники бомбили и толпу, которая образовалась у разрушенного моста. Какое это страшное зрелище — обгоревшие, растерзанные трупы женщин и детей! Нельзя, невозможно к этому привыкнуть! Командиры и красноармейцы, сжав кулаки, стиснув зубы, смотрели на эту страшную картину…
По распоряжению комдива штаб расположился в лесу юго-западнее города. Времени на раскачку не было, и мы тотчас же, как только «бросили якорь», приступили к первоочередным, неотложным работам. Надо было оборудовать КП, провести линии связи к местам, где обоснуются штабы частей, установить, где находятся наши полки.
Вместе с полковником Самсоненко и лейтенантом Сорокой я выехал навстречу подразделениям, которые следовали в Корсунь по железной дороге. Шофер Иван Свистунов, богатырского сложения человек, невозмутимый и спокойный, уверенно вел свою эмку по забитой войсками и беженцами дороге.
На станции Звенигородка остановились, решив справиться у железнодорожной администрации о местонахождении эшелонов дивизии. Начальник станции, когда мы вошли в его кабинет, спал, сидя за столом. Было жалко будить этого безумно уставшего человека, который, по-видимому, не шал как следует ни одной ночи с начала войны. Но ничего не поделаешь, пришлось растолкать станционного начальника. Он поднял на нас непонимающие глаза, но прошло мгновение — и мы увидели деятельного, энергичного человека, весьма крепко державшего в этой обстановке неразберихи и хаоса в своих руках все нити управления железнодорожным движением. Минут через пять мы уже точно знали, где находятся эшелоны с подразделениями дивизии и когда их следует ожидать в Корсуни, если все пойдет нормально и не помешают фашистские летчики. После беседы с начальником станции как-то спокойнее стало на сердце. С такими людьми, как этот железнодорожник, который не согнулся, не растерялся в сложнейшей военной обстановке, нельзя, невозможно не победить, подумал я.
В этой же мысли еще больше утвердился я после беседы с красноармейцами и командирами, заполнившими пассажирский станционный зал. Большинство из них день-два назад вышли с боями из окружения и теперь ждали решения своей судьбы. Увидев нас, они обступили плотной стеной и попросили походатайствовать перед военным комендантом, чтобы тот немедленно отправил их на передовую. В любое подразделение, лишь бы не сидеть сложа руки, лишь бы бить фашистов, закрыть им дорогу к Киеву, к Днепру.
Особенно приглянулся мне лейтенант-пограничник, прибывший через фронт с группой своих товарищей с заставы из-под Львова. Почти месяц пограничники шли к своим по вражеским тылам, причем они не прятались от врага, а искали и находили его. По ночам на безлюдных дорогах внезапно нападали пограничники на мелкие группы фашистов и умело расправлялись с ними. Глаза лейтенанта смотрели сурово, в них светились такая воля, такая решимость, что не осталось места для сомнений — этот молодой советский командир готов драться до последнего с фашистскими захватчиками.
В штабе, когда мы туда возвратились из Звенигородки, нас ждали неотложные дела.
Как стало известно впоследствии, командование Юго-Западного фронта решило нанести контрудар по наступающей на Киев 1-й танковой группе врага с севера силами 27-го стрелкового корпуса 5-й армии и с юга — двумя корпусами 26-й армии.
Предусматривалось уничтожить противника на подступах к Киеву и обеспечить отвод основных сил 6-й и 12-й армий с рубежа Бердичев, Острополь, Летичев на рубеж Белая Церковь, Гайсин. Начало наступления планировалось на 19 июля. Нашей дивизии была поставлена задача в этот день выступить из района сосредоточения, совершить в течение ночи 35-километровый марш и захватить выгодный рубеж, проходящий по высотам восточнее сел Медвин и Баранье Поле. С этого рубежа начать наступление в направлении Медвин, Косяковка. Дивизия действовала на левом фланге армии. Командира дивизии и штаб беспокоило одно обстоятельство: очень уж мало времени отводилось на марш и на захват указанного рубежа. Ведь практически части только подходили в район сосредоточения.
Несмотря на сложность и суровость сложившейся обстановки, готовили мы контрудар с огромным подъемом. Генерал Куликов радовался не только тому, что дивизия участвует в одном из первых больших наступлений советских войск на Украине, но и тому, что проводит операцию под руководством генерал-лейтенанта Федора Яковлевича Костенко, с которым вместе воевал на фронтах гражданской войны. Лично я никогда раньше не встречался с Федором Яковлевичем, но многое слышал о нем от Константина Ефимовича Куликова. Комдив рассказал, что Костенко — герой гражданской войны. В.мирное время командовал эскадроном, возглавлял полковую школу, затем принял полк, командовал дивизией, корпусом, армейской кавалерийской группой округа. Много учился. В июне 1941 года принял 26-ю армию. Когда мне довелось побывать в армейском штабе, мои коллеги рассказали, что, несмотря на сложность и быстротечность обстановки, командарм оставался спокойным и уверенным в своих силах и это передавалось подчиненным. Забегая вперед, скажу, что из собственного опыта знаю: на войне самый ожесточенный бой не страшен, когда ты уверен в командире, когда знаешь, что он все продумал и наилучшим образом обеспечит боевые действия подчиненных.
