Хассо Стахов - Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944
Официально органы и средства информации больше ни слова не говорили о блокадном времени. Его не стало по воле Сталина. А затем начинают исчезать навсегда люди, которые во время войны играли заметную роль: инженеры, ученые, партийные работники. Ходят слухи о том, что они готовили заговор во время блокады, были в сговоре с немцами и пытались, как когда-то, вновь сделать Ленинград столицей.
Сталин использует старое соперничество между Москвой и городом на Неве для развязывания кровавой оргии. И это не в первый раз. Когда в 1934 году глава ленинградской партийной организации Сергей Миронович Киров гибнет от пуль молодого человека — Леонида Николаева, то Сталин через свое доверенное лицо — Жданова ликвидирует около тысячи человек, а десятки тысяч чиновников, членов партии и комсомольцев отправляются в лагеря. Улицы, площади, даже знаменитый Мариинский театр переименовывают в честь Кирова. Но все чаще тайком курсируют слухи, что Сталин лично приказал убить его. Киров стал для него слишком значимой фигурой.
Но Андрей Александрович Жданов, 49-летний украинец, настоящая фамилия которого была Раковский, сыграл свою зловещую роль не только в Ленинграде. Он быстро завоевывает страшную славу как сталинский посол смерти, организуя для своего шефа убийства отдельных неугодных партийных работников и массовые ликвидации партийных организаций, получивших слишком большую независимость, как, например, в Уфе, Казани и Оренбурге. Во время блокады заносчивый и необразованный партийный секретарь удостаивался неустанных похвал. Но сегодня, когда петербуржцы уже не подчиняются всесильной коммунистической партии, его зверства и цинизм больше не прославляются. Теперь все знают, что он изысканно питался, ни в чем себе не отказывая, в то время как прямо на улицах люди умирали от голода.
После войны его влияние в Политбюро еще больше возрастает с назначением ответственным за проведение политики партии в области культуры. Он терроризирует деятелей искусства и ученых, которые надеются, что после долгих лет страданий наконец-то смогут более свободно заниматься своим творчеством. Жданов клеймит позором поэтессу Анну Ахматову как «типичную представительницу никчемной, чуждой народу безыдейной поэзии» и способствует ее исключению из Союза писателей. Он исходит злобой в адрес литераторов — Пастернака и Катаева, третирует композиторов Прокофьева, Шостаковича и Хачатуряна, выступая против «ядовитого дыхания» их «буржуазной музыки».
Анна Ахматова, чей муж, поэт Гумилев, был расстрелян ЧК в 1921 году как участник монархического заговора и чей сын как «член семьи врага народа» страдал долгие годы в лагерях, позднее познакомилась с историком-искусствоведом Пуниным. Затем она получила известие о том, что в начале 50-х годов он умер в лагере при невыясненных обстоятельствах. Сама она во время блокады записалась добровольцем в противовоздушную оборону. В одном из своих стихотворений она говорит так:
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Она могла до этого уехать в эмиграцию в Париж. Но она осталась.
Ждановского неистовства по поводу свободомыслия, кажется, все-таки не хватает, чтобы сохранить к нему благожелательное отношение со стороны Сталина. Видимо, он все же чересчур перестарался, восхваляя город Петра Великого, который представляет собой окно Российской культуры на Запад. А Сталин этот город ненавидит. Кроме того, не только Жданов видит себя преемником Сталина. Едва лишь распространилось известие о его смерти в конце августа 1949 года, как начинают ходить слухи: Сталин вновь убрал одного из тех, кто попытался идти вразрез с планами своего хозяина. Может быть, это Берия или Маленков, которые охотно видели бы себя на вершине власти, позаботились о его кончине? Или этому содействовали еврейские врачи, на которых Сталин возложил в 1953 году ответственность за загадочную смерть ряда высоких партийных работников? Официально говорилось, что Жданов умер от рака.
С каким благоговением рассматривал я мальчишкой в Берлине скульптуру Андреаса Шлютера «Умирающий воин» и потускневшие от времени знамена фридерицианских полков. С каким волнением глазел я на полевые орудия Первой мировой войны, чьи ржавые и выработавшие свой срок стволы были по указанию победителей продырявлены и приведены в негодность, и которые мне затем напоминали больше о так называемом Версальском договоре, чем о мирных инициативах английского премьера Вильсона. Почему сегодня нет ничего такого подобного, почему нет огромного музея Великой Отечественной войны в Санкт-Петербурге? Может быть, тень Сталина и после его смерти все еще всесильна?
Я спотыкался о покореженный тротуар и выбоины на проезжей части, прочувствовал, какую угрозу представляло наводнение для города, благодаря которому он, в первую очередь, сохраняет свое волшебное очарование. Я восторгался фасадами зданий, колоннами, пилястрами, скульптурами, орнаментами, кариатидами, которые описывал с такой любовью Иосиф Бродский. Я пристально рассматривал Дворцовую площадь, и передо мной вставала, почерпнутая из каких-то исторических книг, картина Кровавого воскресенья 1905 года, когда злосчастный Николай II отклонил просьбу выслушать мольбы бедняков и сам бежал из города. Я представил себе, как его подхалимы-придворные распорядились открыть огонь по толпе и как кровь сотен убитых и раненых окрасила булыжную мостовую.
Я видел великолепные дворцы. И жилые дома, построенные в прошлом веке, у которых осыпалась штукатурка, и где внутренние дворы пропитаны затхлостью и выглядят, как заброшенные, и где лестничные пролеты покрыты плесенью. Прекрасные фасады зданий, за оконными проемами которых комнаты с обрушившимися потолками, а рядом дома с огромными старыми коммунальными квартирами, где десятки семей спорят за место у плиты или в ванной.
Со стороны Медного всадника — памятника Петру — Петропавловская крепость смотрится совсем безобидно. Там декабристы ожидали своего конца на виселице и приговора перед отправкой в ссылку, там находились взаперти Достоевский и Бакунин, там Петр I распорядился замучить пытками до смерти своего сына Алексея. Доброе, старое время.
Я неспеша обходил могилы и памятники, читая фамилии Чайковского, Мусоргского, Глинки, Римского-Корсакова и Тургенева. Увидел дворец князя Юсупова и подумал о мучительной смерти его жертвы — зловещего Распутина. Сощурив глаза, смотрел я на сверкающие отблески воды в Неве. Во время экскурсии по рекам и каналам, общая протяженность которых 150 километров, видел около десяти из 350 мостов, которых здесь больше, чем в Венеции. Сделаны они из стали и чугуна. Мои руки скользили по каменному парапету, отшлифованному миллионами ладоней, по искусно сделанным чугунным перилам на берегах Невы, общая протяженность которых составляет свыше 60 километров. Но хватит цифр. С их помощью в такой же малой степени можно описать ауру города, как, к примеру, шарм женщины за счет размеров ее тела.
