Сигизмунд Дичбалис - Зигзаги судьбы
Дома, на Казанской, в углу моей комнаты жил студент какого-то института по фамилии Бурнос. У него были тоже друзья, и мы по договорённости ночевали в парках, когда одного из нас посещала подруга. Были у нас и интеллектуальные занятия. Мы много читали, и сидя перед печью-голландкой, часто обсуждали прочитанное вчетвером, потягивая кавказское вино не очень дорогого сорта, которое где-то доставал Бурнос.
1941 ГОД. НАЧАЛО ВОЙНЫ
Наступило лето 1941 года.
Уже пару недель я подготавливал мой «Л-8» для гонок — к кроссу на стокилометровую дистанцию где-то под Ленинградом. Всё было проверенно, в особенности сцепление и тормозные колодки. Специальный запас презервативов — для изоляции карбюратора при прохождении через речушки на пути к финишу — был тоже не забыт. Всё обещало интересные соревнования. Надежды выиграть этот кросс у меня не было, я шёл только для опыта — моими соперниками были уж очень опытные гонщики.
В газете «Ленинградская правда» в номере от 22 июня 1941 года была помещена заметка следующего содержания:
Сегодня Ленинградский автомотовелоклуб устраивает интересное большое соревнование. Мотоциклисты примут участие в 100-километровом военизированном кроссе. Они должны будут 3 километра проехать в противогазах и поразить гранатами мишени. Старт и финиш кросса — примерно в 1 километре от железнодорожной станции Парголово. Начало в 11 часов утра.
22-го июня 1941 года. Мы стартуем по очереди, чтобы избежать столкновений на узкой тропе трассы гонок. То там, то тут обгоняю я других гонщиков, и, проехав уже почти четыре круга по 20 км каждый, иду к последнему, где нужно будет выжать всё, что можно, как из мотоцикла, так и из самого себя. Вдруг — отмашка флагом! Остановился я в недоумении перед группой людей на стартовой позиции и увидел всех, кто были впереди меня тоже среди толпы. В чём дело? Почему остановка?
Здесь нам объявили, что рано утром наша Родина подверглась коварному и неожиданному нападению со стороны гитлеровской Германии. Была отдана команда — срочно назад, на завод!
Вернувшись в Ленинград и сдав мотоциклы, я и ещё один парень из нашей группы пошли сразу в военкомат, чтобы записаться добровольцами для защиты Родины. Записав наши фамилии, нам велели прийти завтра опять для оформления и назначения в части.
Не помню, как мне спалось, но рано утром я уже был в приёмной военкомата, весь кипя от ярости против вероломного нападения фашистской армии.
Нас быстро зарегистрировали, пропустили через баню, наши личные вещи, включая комсомольские билеты и фотографии семей и родных, должны были отдать после бани. Но меня и ещё одного парня с нашего завода вызвали чуть ли не голыми, одели наспех в форму и предложили выбрать по мотоциклу из стоявших за оградой машин. Два командира связи ждали нашего выбора, и, как только мы завели моторы, нам приказали спешно ехать с этими командирами на заднем седле в расположение штаба части, находящейся в Финляндии. Мы не успели даже принять присягу!
Не могу вспомнить, была это 21-я или 27-я дивизия, но поздно ночью мы прибыли по назначению. Меня забрал к себе начальник штаба, а мой приятель по заводу попал к кому-то другому[2].
Без всякой передышки, не считая перекус с хлебом и водой, мне пришлось возить моего командира по холмам и дорогам Финляндии дня три безостановочно. Никто не обращал внимания на то, что я даже не умел отдать честь встречавшимся по дорогам командирам, все куда-то торопились. Вернувшись в штаб дивизии, мне удалось подкачать шины, пополнить масло и бензин и вздремнуть несколько часов. Я с горечью думал о том, как получить назад мой комсомольский билет и мои наручные часы, доставшиеся мне от моего деда по бабушке. Мне обещали навести справки, но это не было важнейшим в то время и гадать время приходилось по солнцу. Комсорг дивизии уверил меня, что билет будет в моих руках, как только он запросит его в военкомате, а теперь мне надо подумать о подаче заявления о приёме в кандидаты члена партии:
— Таким, как ты, надо подавать пример другим, — было сказано мне.
Ездил я по дорогам Финляндии от одного озера к другому, ходил в разведки, и подвозил всё — от приказов частям с ещё не налаженной связью и до пакетов первой медицинской помощи на один наблюдательный пост, устроенный на верхушке холма, куда попадали пули финских снайперов. Приходилось ездить и в тыл. Позволял я себе оставаться на несколько часов отдыха в местах, где «народное ополчение» рыло глубокие противотанковые рвы поперёк дорог. Бедные девушки и женщины, студентки вузов и технических училищ, копали, носили цементные блоки и сваренные рельсы. Всё это закапывалось на дне рва и должно было задержать враждебные танки. (Почему никто не подумал о том, как легко было объехать эти рвы со стороны?) Ни отдыха, ни подкрепления получить у этих замученных, голодных и холодных, в лохмотьях их собственной одежды, порою без обуви, работяг было нельзя. Я отдавал им те крохи, что были у меня в седле мотоцикла, как «неприкосновенный запас».
И вот однажды мой командир вызвал меня к себе и вручил мне конверт, адресованный начальнику штаба какой-то дивизии на Ленинградском фронте (вспомнить теперь не могу, так как мне не удалось достичь места назначения. Ну, об этом после).
Я должен был сопровождать грузовик с какими-то пакетами, завёрнутыми в плащ-палатки и крепко завязанными верёвкой. Ехать надо было через Ленинград, и у меня с шофёром было разрешение переночевать в городе на Неве.
Ехать пришлось нам несколько дней — то дорога разворочена, то бензина достать невозможно. В одном месте нас задержали, чуть ли не силой, заставив подвозить железнодорожные шпалы для бункера. Наконец, под вечер, остановил мой шофёр наш грузовик у парадного дома номер шесть по ул. Плеханова (б. Казанская), и я, расставшись с ним до утра, взбежал по лестнице на четвертый этаж, в квартиру 44.
В квартире было темно и холодно, была осень. Я встретил соседей по квартире — супругов Мессере. От них я узнал, что бабушка уже умерла и похоронена. Мария, та молодуха, смотревшая за ней, где-то копает окопы, а Мери Крих (немка по рождению) была арестована.
Я вышел на улицу, таща за собой мою винтовку, зашёл в подворотню следующего дома (№ 8) и постучал в дверь квартиры, где жила моя одноклассница Зоя Тимофеева. Это была чудная девушка с очень спокойным характером, в которую, как говорит песня, «все парни были влюблены…»
Позвал я её к себе, заварил чаю с помощью соседей и, поделившись с ними рыбными консервами, армейскими сухарями и сахаром из моего дорожного пайка, провёл всю ночь в разговорах с ними, а потом и с Зоей.
