Михаил Пришвин - Мирская чаша
– Кто же это тебя так чкнул?
– Персюк, родной брат.
– Ну, Персюк и отца родного чкнет.
– А думаешь, я его не чкну?
– Чкнешь и ты, а мы сидим, все дожидаемся, когда у вас дело кончится.
– Когда кончится? я отвечу вам: когда у нас не будет статуя.
– Какого статуя?
– Какого?
Вдруг в это время на манку отозвался матерый, прибылые, переярки, завыло болото, и Фомка бежит, улюлюкает, спасает коня.
Все дело испортил Алпатову.
– Стой, куда ты бежишь, чего ты орешь?
– Коня потерял.
– Вот твоя лошадь.
Устроив коня поближе к огню, Алпатов с Фомкой подошли к самогонщикам, и учителю, редкому гостю, там очень обрадовались. Простой на разговоры с лесными своими предками, Алпатов тут же поделился своей затеей добывать себе пропитание волчьим делом, оттого что в школе пайка не дают (…)
Азар сказал:
– Категорически вам сочувствую, потому что взять вам нечего, и мысль ваша правильная, волков бить необходимо, дело очень полезное.
Гармонист:
Волки одолели деревню, через Полом дорога стала вовсе непроезжая.
Скрипач:
И через Кудеяровку.
Балалайка:
– А в Кудеяровке волки с гривами.
– Будет брехать, – оборвал Чугунок Балалайку, – волки обыкновенные, только вот что я вам скажу, был ли такой, кто от волков разживался?
– Не разжиться, а только бы просуществовать.
– И существовать от волков невозможно, я вам советую бросить учительство и поступить писарем в совхоз или колхоз.
Азар плюнул:
– Бросьте и совхозы, и колхозы, иди, брат, в темную.
– Куда же еще темнее, весь во тьме сижу.
– В темноте сидите, это я сочувствую вам, а сами смотрите светлыми очами на мир, вы сами идите в темную.
Фомка вмешался:
– Вы охотник, стрелок и учитель, вам самый правильный путь к нам: барон Кыш был тоже учителем.
– На что же вам нужен учитель?
– Образованный человек нужен на каждом месте, нам нужно статуя свалить.
– Красных?
– Ну да, и красных, и белых, бей всякого статуя.
– Другого назначат.
– Вы другого, он третьего.
– Чем же мы кончим?
– Кончим чем? Чтобы нет никого и никаких.
– Сидит же у вас барон Кыш?
– Кыш это звук, и я Кыш, и вы Кыш, это все звук: Кшш – и нет никого, и никаких.
Подумав про себя: «Новая запорожская сечь возвращается, как вернулась лучина, и при лучине вспомнили старинные песни».
Алпатов сказал:
– Это воля, я свое отгулял, мне бы хотелось свободы.
– Самая и есть наша свобода.
– Нет, свободный в законе живет, и ему нельзя убивать.
– Ну, отчего же нельзя, это вас не задевало, а дай-ка вас чкнут, как меня. – Фомка опять приподнял рубашку. – Вот как меня чкнул Персюк, родной брат, что же, мне его так оставить?
– Почему же не оставить, взять да отвернуться в другую сторону.
– Эх, брат, – вмешался снова Азар, – сам я был раньше охотником и светлыми очами глядел на мир, а вот теперь обсеменился и смотрю в темную. Подожди немного, вот только выпьем, и научу. Ну, за работу живее, Яша, тащи воды.
Поставили на огонь котел и налили туда из бочки завар, на котел вверх дном насадили бочонок и примазали глиной. В дырочку дна вставили трубку и тоже примазали, а гнутый конец трубки, змеевик, опустили в бочку с холодной водой, выпустили вниз конец и сюда чайник подставили для собирания жидкого хлеба.
Устроились и сидят в ожидании, тихо между собою о былом беседуют ветераны великой войны Илюха, гвардеец, и Яша, австрийский солдат.
Илюха говорит:
– Ваши Сан переходят, я за деревом, и как только ваши на мост, я тюк! – в голову, и он брык! – в воду: семь голов насчитал, занятно!
– А помнишь, тут был аэроплан?
– Как же, наш забрал кверху и ну вашего поливать из пулемета, потом ваш забрал и нашего, и наш опять забрал, а ваш заковылял.
– Куда он упал, к нашим или вашим?
– Промеж наших и ваших.
– Вот какие друзья стали, – сказал Фомке Алпатов, – а ведь тоже убивали и были врагами.
– Врагов не было, – ответил Илья, – теперь только и поняли, кто наши враги.
– Кто?
Известно кто: капиталисты.
Яша вздохнул:
А какое государство-то было.
Илья:
И все в прах!
Балалайка:
Вдрызг!
Гармонист и скрипач:
– Вдрызг, в прах и распрах!
Чугунок задумался и с большим любопытством обернулся к учителю спросить, как все спрашивали друг друга на Руси в это смутное время, загадывая загадку о том, как и когда все это кончится.
– Погадать надо на картах, – ответил Алпатов.
– Что вы гадалкой бросаетесь, – схватился Азар, – вы думаете, гадалки не знают? Под Москвой есть одна Марфуша (…) Молот и серп вышел у Марфуши (…) Понимаете? А очень просто, ну-ка, бумажку, учитель, вот серп и молот, читайте: «Толомипрес».
– Что же это такое?
– То-ло-ми-прес.
– Понимаю, – сказал Алпатов.
– Ну, ну!
– Как при Навуходоносоре, рука написала на стене, и никто не мог понять, гадалка намекнула на конец Навуходоносора.
– Нет не то, вот как надо писать: «Молот серп», – читай теперь, как кончится.
– Престолом.
– Вот престолом и кончится.
– Значит, царем?
– Зачем царем, может быть, президентом.
Гадалка же сказала: престолом.
С вожделением ответил Азар:
– А у президента, думаешь, престола нет, у президента, может быть, престол-то почище царского.
– По мне, – вырвался Фомка, – все единственно, царь, президент или брат мой Персюк – статуй.
– Надо же кому-нибудь управлять государством.
– Управляющий один должен быть – барон Кыш: «Кшш, вороны!» – и нет никого и никаких.
Кшш! – сказал Чугунок. – Будто воздух не тот?
Понюхали воздух из трубки.
– Скоро пойдет. И все повеселели.
Сова просто летела и вдруг, заметив огонь, бочку, людей, ужасно шарахнулась.
– Рано! – сказали ей вслед. – Прилетай, когда побежит.
Развеселился Азар:
– А что вы думаете, животные не понимают, животные все понимают, лошадь пьяная бежит, корова прыгает, свинья повертится, поцелуется и ляжет – все это есть у них, как у нас.
– Где же ты пьяных свиней видал?
– Рогач, помнишь, злейший был мой враг. Я тогда в бане у себя самогонку варил. «Кидай все! – кричит. – Рогач комиссаров ведет!» Я живо распорядился: посуду в лес, завар свиньям. Приезжают – свиньи пляшут. Покосились гости на свиней и велят показывать. Туда-сюда, нет ничего. «А что же у тебя свиньи такие?» – «Это, – говорю, – ученые свиньи». – «Как ученые?» – «А вот смотрите». Свиньи шатаются, свиньи плачут, перед истинным Богом говорю, на глазах слезы, и одна повалилась, другая рылом ее в зад поцеловала, и все полегли, как поленница. «Это, – говорю, – ученые свиньи: гости приехали – пляшут, радуются, гости уезжают, свиньи мои плачут». Вот вам про свиней, а как лошадь, корова, баран, можно сказать, всякая тварь, это было в другой раз.
