Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 1
Мне сейчас впору начинать гениальный роман, но я подожду, не к спеху, успею, и хоть мне уже скоро долбанет 26, сохраняю веру и надежду, никто и ничто не может запретить мне мечтать.
Давал читать «Стариков» Высоцкому. «Очень б… понравился… и напечатать можно».
7–8 марта 1967Борьба за съемочные дни.
Ю. П. Мы дали ему квартиру — он должен сделать выводы.
Прием у французов. Вилар, Макс, пьяный Ефремов, ухаживающий за своим шефом, за своим «Де Голлем» — Казаков.
Перед входом остановил милиционер.
— Вы не ошиблись, вы знаете, куда идете?
— Да, знаю, не ошибся.
— К кому вы идете?
— К французам, журналистам, у нас должна состояться встреча с Виларом. Моя фамилия Золотухин, я из театра на Таганке.
— Вот так бы и сказали, а то идете с палкой, за плечами мешок, здесь рядом Белорусский вокзал, часто ошибаются.
— Нет, нет, мы не ошиблись.
— Значит, вы артист, ну идите, извините.
Убил сигарами. Дали на дорогу 5 штук.
10 марта 1967Взял бюллетень. Прогон — первый. Грустно. Мы в полной… Как я себя ругаю за малодушие, что не осмелился отказаться в свое время… Кажется, решился на исполкоме вопрос с Кузьминками. Будут затыкать мне глотку. Сволочи… Господи! Пошли мне мужество, волю перед лицом испытаний.
Кончается тетрадь, снова надо подбирать симпатичную, писалось в нее чтоб.
Старики переберутся, наверное, в Междуреченск, кончается, прерывается нить деревенской жизни, черт побери все. «Что имеем, не храним, потерявши — плачем».
Пушкин никогда не стрелял первым на дуэли, Дантес знал это и воспользовался, собака. А.С. всегда выдерживал выстрел противника, он был одним из лучших стрелков в Петербурге и при желании мог убить всякого.
Уже вечером, а сегодня «10 дней», надо начинать другую тетрадь, а какую выбрать, не хочется в коричневой.
Завтра велели три паспорта, свидетельство о браке и за ордером в управление.
Не верю.
Прощай, мой товарищ, мой верный слуга!
20 марта 1967Переезжаем, спим на полу в Кузьминках.
25 марта 1967г. Москва, Ж-456, ул. Хлобыстова, дом 18, кв. 14.
Таков мой теперешний адрес с 15 марта, кстати, уже 10 дней я живу в новой квартире.
Две комнаты по 16 м2, одинаковые, разнятся цветом обоев, светлые. Полы — линолеум, разживусь — настелю паркет. Ванна, сортир раздельные, это шаг вперед в нашей советской архитектуре. Вода холодная-горячая пока бывает, течет нерегулярно. Есть, есть — вдруг исчезает, снова появляется. Два дня не горел свет. Крыша протекает. Продолбили 6 дыр, спустили воду, можно уток держать. Вообще, роскошь, конечно, разве можно роптать на судьбу и все-таки, муравейник — пооторвать бы «золотые» рученьки проектировщикам и строителям. На первом этаже музыка — на пятом пляшут. Секретов быть не может, бесполезное дело их заводить, только прислушался, настроился и пользуйся бесплатным цирком.
Пятый этаж. Над нами только Бог. Лифт не предусмотрен и балкон тоже. Полное отсутствие всякого присутствия. Но жаловаться грех, грех, все хорошо, все, а чего, действительно, много ли ему надо!!! Дирекция долго будет попрекать меня за неблагодарность, облагодетельствовали, а он не внял, не понял. Ах, народ!
Зато за 10 дней мылся уже раз 6, если в баню бы сходил, оставил 96 коп. да на пиво, вот те два рубля и сэкономил. А уж какое блаженство, когда свое и хоть спи в ванне, никто не имеет права тебя беспокоить. Хорошо! Нет, жить можно, жаловаться грех. Только вот с женой что-то не ладится.
Но эта книжка не для описания квартиры, а жизни в целом, в широком смысле слова жизни. В некотором роде продолжение дневников. Тех, коричневых, красных, розовых и, наконец, эта — серо-буро-малиновая. Но она ничего, симпатичная.
Мои окна выходят в парк, много деревьев и пространства под окнами. Виден балкон и окна Игоря Петрова, ходим, гостимся. Где-то на повороте строится кооператив Калягина. Из окна виден очень далеко огонь, огромный факел, жгут газ, а может быть, пожар, катастрофа какая, но это далеко, до меня эта катастрофа не достанет. Подумал, в этой квартире напишу гениальное произведение и чихнул — теперь придется писать. Рядом строится продовольственный магазин. Наше парадное приспособят под распивочную и писсуарную. Напротив наискосок строится школа: детишки устроят бедлам.
Спим на полу — роскошно, на мой вкус никакую бы мебель не приобретал, только письменный стол. Так по пустым комнатам и резвился бы — красота. Соседи в доме, все, конечно, из коммунальных квартир, не пропустят мимо, оглядят внимательно, пошушукаются — цирк.
26 марта 1967Все еще не вышел «Маяковский». Измотал вконец. Любимов окончательно забурел, «мы все полное дерьмо, а он на коне». На двух репетициях последних пахло карбидом. Когда выпускали «Героя», тоже пахло. Я запомнил этот запах на всю жизнь. Это были замечательные дни, начиналась новая жизнь, новое дело, я держал экзамен и был предельно свободен в действиях и словах, нет, волнение было колоссальное, но праздничное, восторгу что-то рождалось, а на всю суету было плевать 100 раз.
Любимов, не замечая, бросается из стороны в сторону, даже говорит противоположное себе. Но самое печальное, что он не замечает этого, ему кажется, он и вчера говорил то же что сегодня.
Хочу устроить сегодня разгрузочный день, но из кухни вкусно пахнет, очевидно, завтра будет этот день.
4–5 апреля 1967Надоели друг другу. Пора разбегаться. Все идет кувырком. Не на чем остановиться. Сменить профессию, что ль? Больно скучно стало, Любимов орет с утра до вечера. «Не много ль говна вокруг Вас, уважаемый патрон…»
«А режиссеры одни подонки»… В зеркало стало страшно заглядывать, хоть и не дамочка. Морщины, кожа висит грубая, красная, глаза уставшие, зеленые, злые — противные.
Вчера между «Павшими» вечерними и ночными «Антимирами» успели сбегать в Плехановку на 20 мин. заработать по червончику. Последнее выступление Маяковского состоялось в этой аудитории. Потеряли всякий смысл звезды, церкви, музеи, трава, дождь — все это скрыто стеной, пеленой и, самое ужасное, что не сосет, не тянет к ним, дно, равнодушие, тоска, пустота — физическое ощущение бесперспективности, скуки. Как-то поддерживает мысль о предстоящих съемках, разрядка и потом — Сегель на меня хорошо действует. Господи! Сделай так, чтобы это не разрушилось, иначе жизнь потеряет всякий смысл, хоть кое-что, хоть что-нибудь?!!
Не могу работать, в смысле писать, кстати, играть тоже не могу… Уперся лбом в угол, в тупик — замуровали, замуровали.
Еще раз скачки. В общей группе, несколько скучно. Но для начала сойдет. Окрепнут ноги, привыкнет спина.
