Елена Ильина - Четвертая высота
— Какое у тебя имя красивое, — сказала Гуля. — Росица. Совсем как роса. Росинка.
На ночь Гулю уложили в одной комнате с Росицей. А утром мама сказала Гуле:
— Я уезжаю, Гулюшка.
— А я? — с тревогой спросила Гуля. — Мне ещё не хочется уезжать.
— Меня просили оставить тебя погостить, — успокоила её мама. — Но смотри, Гуленька, не озорничай. Было бы очень стыдно, если бы советская девочка вела себя хуже, чем другие дети.
— Хорошо, мама, — серьёзно ответила Гуля. — Я понимаю.
В этот же день, проводив маму, Гуля играла с ребятами в волейбол, каталась на карусели и на гигантских шагах в саду детского дома.
Спустя неделю она уже говорила понемножку на всех языках, а в чемоданчике её еле-еле помещались подарки. Девочки дарили ей на память картинки, вышивки, ленточки, а мальчики — монеты и марки своих стран.
Приближался день отъезда. Гуля уже успела подружиться со многими ребятами и научиться петь их песни. За несколько дней до того, как снова приехала мама, Гулю приняли в пионеры.
Накануне вечером, лёжа в постели, она сказала Росице:
— Последние часы мы доживаем с тобой октябрятами. А завтра в это время…
— Что завтра? — спросила Росица, подняв голову.
— Пионерками будем!
…И вот Гуля уже стоит на торжественной линейке. Справа и слева от неё — китайские девочки: Чи-чу и Ту-я. И везде, во всю длину линейки, — знакомые ребята: Росица, Митко и Петро из Болгарии, Энрико из Гаваны, Иосиф из Венгрии, маленький негр Нилли из Америки, Китами из Японии, Лена из Сербии…
Все они кажутся Гуле настоящими героями, такими же, как их родители.
И оттого, что она стоит с ними в одном ряду, она чувствует себя тоже чуточку героиней…
А в облаках, разгораясь, как в тот вечер, когда Гуля сюда приехала, горит-полыхает закат, и кажется, что это ходят по небу пионерские отряды со своими красными знамёнами.
ПЕРВАЯ ВЫСОТА
Над скалистым берегом моря, в густой зелени акаций, прятались стеклянные строения украинской кинофабрики. Издали виднелись красные черепичные крыши. В этом саду можно было увидеть толпу бойких босоногих ребятишек и впереди всех — весёлую загорелую девочку в ситцевой юбчонке и в вышитой украинской рубашке. Это была героиня кинокартины — бесстрашная Василинка. Шла съёмка картины «Дочь партизана».
Василинкой была Гуля. Случилось так, что она вместе с матерью поехала на Украину. Режиссёры кинофабрики, увидя Гулю, сразу решили, что Василинка должна быть точь-в-точь такой, как Гуля. Матери не хотелось делать из Гули киноартистку, но режиссёры настаивали до тех пор, пока она не согласилась.
Гуле пришлось приняться за трудную, серьёзную работу.
В картине была сцена, где Василинка верхом на лошади берёт препятствие. Для того чтобы сыграть эту сцену, Гуле пришлось научиться ездить верхом — в седле и без седла.
Красноармеец привёл во двор кинофабрики рослого белого коня. Поглаживая своего красавца по крутой, гладкой спине, он говорил:
— Це добрый кинь. Нема бильше такого доброго коня, як Сивко.
Но «добрый конь» оказался злым и упрямым, когда на него посадили Гулю. Он рванулся с такой силой, что Гулю сразу откинуло назад и она чуть не полетела вниз головой. Её вовремя подхватили.
— Вы идите рядом, — сказала Гуля режиссёру, — а я ещё раз попробую.
Она уселась поудобнее и дёрнула поводья. Сивко не тронулся с места. Гуля сжала ногами бока лошади, но она не шелохнулась Красноармеец потрепал коня по загривку и сказал:
— Чого ж ты, дурень? Ходы! Ходы швыдче!
Гуля снова дёрнула поводья. Сивко вдруг затанцевал, отпрянул назад, и Гуля упала ему на шею. Её опять успели подхватить.
Она покраснела.
— Что, испугалась? — спросили её режиссёр и оператор.
— Злякалась? — спросил красноармеец.
— Злякалась, — сказала Гуля. — Думала — убьюсь.
— Ну, может быть, хватит на сегодня?
— Нет, давайте ещё, — ответила Гуля.
То сдерживая, то подгоняя Сивка поводьями, она заставила его наконец слушаться. Упрямый Сивко понял, что ему не переупрямить маленькую наездницу.
Учение повторилось и на другой день и на третий. А когда Гуля научилась ездить и шагом, и рысью, и галопом, на дорожке парка поставили высокий барьер.
Смело и весело уселась Василинка в седло. Сивко сразу бросился вперёд, но перед самым барьером шарахнулся куда-то в сторону. Гуля еле удержала его. Сивко брыкался, мотал головой, кусал удила. Гуля кое-как усидела в седле и снова направила коня вперёд. Она неслась к барьеру, и ветер бил ей прямо в лицо. Сивко доскакал до цели и снова отпрянул в сторону. Он, казалось, во что бы то ни стало решил сбросить с себя эту лёгкую, но беспокойную ношу. У Гули закружилась голова. Она судорожно вцепилась в поводья.
— Прекратить репетицию! — закричал в рупор режиссёр.
Но Гуля не захотела сдаваться:
— Ничего, у меня выйдет. Должно выйти!
Она уселась покрепче, прилегла к шее коня:
— Ну, Сивко, не выдай! — и опять помчалась к барьеру. Сердце у неё забилось ещё сильнее.
Но Сивко выдал. Перед самым барьером он опять, в третий раз, шарахнулся вбок.
— Брось, Гуля, не надо! — кричал режиссёр.
Гуля ничего не слышала. Стиснув зубы, сжавшись словно пружина, погнала она коня галопом. Доскакав до барьера, она дала шенкеля, конь, не успев опомниться, сделал прыжок, и Гуля, точно на крыльях, взлетела куда-то вверх. Секунда — и конь снова плавно бежал по дорожке.
Барьер был взят. Так двенадцатилетняя Гуля взяла первую высоту в своей жизни.
Василинка (Кадр из кинофильма «Дочь партизана»)
НОВЫЕ ДРУЗЬЯ
Осенью кинофильм «Дочь партизана» повезли на просмотр в Москву.
Было странно, что такая большая картина, над которой трудилось столько людей, могла уместиться в маленьком чемоданчике.
Провожая режиссёра на вокзал, Гуля просила его:
— Пожалуйста, покажите картину моему папе. Уж если я не смогу увидеть его, так пусть хоть он посмотрит на меня!
Ей и самой очень хотелось в Москву, хотелось в прежнюю квартиру, на свою московскую улицу, в свою московскую школу.
Но маме никак нельзя было уехать из Одессы.
Приходилось привыкать к новой жизни и к новой школе.
А привыкнуть было не так легко. И парты в классе казались неудобными, и доска не на том месте, и ребята не те.
Дома Гуля жаловалась, что на переменах в ушах звенит от шума, что мальчишки то и дело подставляют ножку или дёргают за косу и что в этой школе учиться нет никакой возможности.
— Ничего, привыкнешь, — говорили ей дома.
