Василий Пронин - В ставке Верховного Главнокомандующего
В этом случае Россия, ослабленная большими потерями в борьбе с Австрией, оказалась бы после разгрома Франции один на один с Германией, понесшей, правда, тоже потери в борьбе с Францией, но относительно менее для нее чувствительные, нежели для России ее собственные потери, по причине значительно лучшего снабжения германской армии боевыми припасами и значительно более быстрой и полной мобилизации всех ее сил.
С другой стороны, как сие показал опыт всех минувших войн, Германия при выдержке характера могла бы добиться капитуляции Франции в значительно более короткий срок, чем этого могла бы добиться Россия по отношению к Австрии, ибо на пути русской армии к жизненным центрам Австрии лежали труднопроходимые Карпаты, которые эти центры прикрывали, тогда как на пути германской армии к жизненным центрам Франции, после разгрома ее армии на фронте, препятствий не было никаких.
Сколь же на самом деле оказались для нас труднопроходимыми Карпаты и сколь громадны были наши потери в Галиции, особенно принимая во внимание острый недостаток боевых припасов, ясно показал опыт войны.
Поэтому риск остаться даже после поражения нами австрийской армии один на один с германской армией был бы для нас слишком велик и был бы чреват катастрофой.
Значит, не только в интересах Франции, но и в наших собственных интересах было не допустить разгрома ее Германией.
Для этого необходимо было бы оказать Франции возможно более энергичную поддержку, которая могла быть достигнута в значительно большей мере непосредственным давлением на Германию, нежели разгромом австрийской армии, которым Германия при выдержке характера могла бы пренебречь.
Опыт войны и показал, что именно непосредственное давление наше на Германию в Восточной Пруссии спасло Францию от разгрома.
Насколько же велика была вероятность, что Германия могла бы пренебречь, во имя разгрома Франции, критическим положением Австрии, ясно видно из того, что после войны все военные авторитеты, даже в самой Германии, поставили в большую вину германскому верховному командованию отсутствие выдержки характера при нашем вторжении в Восточную Пруссию, выразившуюся в переброске двух корпусов на наш фронт, чем Франция и была спасена.
Если сами немцы считают, что было возможно пожертвовать, во имя разгрома Франции Восточной Пруссией – этим центром германского милитаризма и политико-экономической ее мощи – то что же говорить о возможном влиянии на германскую стратегию потери Австрией Галиции или угрозы вторжения наших войск в Венгрию через Карпаты?
Не подлежит сомнению, что такая постановка вопроса служила предметом обсуждения нашего и французского Генеральных штабов перед войной и отразилась на составлении нашего плана войны.
При этом Франция несомненно настаивала на возможно более энергичном давлении с нашей стороны на Германию, зная по собственному горькому опыту войны 1870 г. выдержку характера немецкого командования и не зная, конечно, что у фактического верховного руководителя всеми будущими операциями Германии Мольтке-младшего окажется в предстоящей войне неизмеримо меньше твердости характера, чем у его знаменитого дяди в 1870 г.
К тому же было еще одно обстоятельство, которое указывало на необходимость усиления давления на Германию и заставляло нас еще более ее опасаться: незадолго до войны было обнаружено, что мощь германской армии значительно больше, чем это предполагалось. Из одного немецкого документа, добытого агентурным путем, вытекало, что военный состав германской армии, после полной мобилизации будет почти на 30 % больше, чем наш и французский Генеральные штабы предполагали.
Данные этого документа показались в первый момент столь невероятными, что Главное управление Генерального штаба усомнилось в его подлинности, тем более что в нем было предусмотрено применение воздушных кораблей типа «Цеппелин» для военных целей; а сие показалось уже фантастическим, ибо никто не мог поверить, что германская техника шагнула столь далеко вперед.
Так как в этом документе были приведены также данные, касающиеся боевого развертывания германского флота, Главное управление Генерального штаба для проверки его подлинности запросило мнение Морского Генерального штаба об этих данных, каковые были найдены последним отвечающим действительности.
В конце концов после всестороннего рассмотрения этого документа пришлось прийти к заключению, что приведенные в нем данные о мощи германской армии могут быть правдоподобны.
Не подлежит, конечно, сомнению, что все вышеприведенные соображения о германской стратегии были подвергнуты всестороннему обсуждению на совещаниях Генеральных штабов, причем были учтены новые данные о вероятной мощи германской армии, что в конечном итоге и отразилось на последнем варианте нашего плана войны.
План этот был значительно более осторожный, чем план, выдвигаемый сторонниками так называемой милютинской стратегии, во главе которой стоял генерал Головин, подвергший после войны наш осторожный план и особенно его составителя генерала Ю. Н. Данилова острой, но, по моему скромному мнению, – неосновательной критике.
Генерал Головин, придерживаясь идеи милютинской стратегии конца прошлого столетия, считал, что мы должны были бы сосредоточить почти все свои силы для разгрома австрийской армии, выдвинув против Германии лишь за слон, и убедить при этом Францию, что разгромом австрийской армии достигается облегчение французского фронта столь же успешно, как сие было бы достигнуто непосредственным давлением с нашей стороны на Германию.
Что произошло бы, если бы германское верховное командование проявило «твердость характера» и после уничтожения Франции набросилось бы с значительно превосходящими силами на нашу армию, ослабленную большими потерями в боях с австрийцами и не вполне еще закончившую свою мобилизацию, – генерал Головин не учитывает.
Между тем наш «осторожный» план, учитывавший и эту возможность, на опыте доказал свое полное соответствие с обстановкой, ибо, не будь недостатка боевых припасов и революции, мы, действуя по этому плану, несомненно, вместе с нашими союзниками окончательно разгромили бы Германию и всех ее союзников.
* * *Согласно замыслу нашего плана войны, разработанного после совещания с французским Генеральным штабом, давление на Германию должно было бы быть осуществлено: во-первых вторжением в Восточную Пруссию и занятием ее до нижнего течения Вислы, а затем наступлением в операционном направлении Познань – Берлин.
Для осуществления первой из этих задач предназначались 1-я и 2-я армии, которые должны были перейти в наступление тотчас же после начала войны, а для второй задачи – наступления на Берлин – предназначалась 9-я армия, сосредоточившаяся в районе Варшавы и долженствовавшая согласовать свои действия с результатами операций первых двух армий в Восточной Пруссии.
Нельзя, однако, не признать и не согласиться в этом с генералом Головиным, что последний из этих способов давления на Германию – то есть наступление на Берлин с теми силами, которыми мы могли бы для сего в начале войны располагать, – был весьма рискован и имел скорее в данной обстановке авантюристический, чем методический и стратегический характер.
Но именно этому операционному направлению французы придавали в вопросе о давлении на Германию наибольшее значение, считая его наиболее действенным, и с самого начала войны всеми путями воздействовали на Государя, на наше правительство и на великого князя в том смысле, чтобы мы развили, возможно скорей, наши операции в этом направлении; причем в дни кризиса на французском фронте эти воздействия приняли чрезвычайно нервный и настоятельный характер.
Вступая в должность Верховного Главнокомандующего, великий князь, конечно, во всех подробностях ознакомился с планом войны и точно знал о взятых нами на себя обязательствах по отношению к нашей союзнице – Франции.
О коренном изменении плана войны, из которого вытекает план перевозок для сосредоточения, не могло бы, конечно, быть и речи, но и помимо этого в рыцарски благородной душе великого князя не могла бы даже зародиться мысль о том, чтобы уклониться от взятых на себя Россией обязательств.
Великий князь не мог не знать о предназначении 9-й армии, сосредоточившейся в районе Варшавы, тем более что мы все, прикосновенные к оперативной работе в штабе, это знали.
Поэтому очень странным кажется нам утверждение генерала Головина в его труде: «Дни перелома Галицийской битвы» о том, будто бы великий князь этого не знал и будто бы Ставка «маскировала» (!) ему – по собственному выражению генерала Головина – это назначение, давая этой армии значение лишь стратегического резерва.
Если бы это было действительно так, надо было бы думать, что великий князь лишь номинально исполнял свою высокую обязанность, и что Штаб, а в частности генерал Ю. Н. Данилов – «втирал ему, грубо говоря, очки».
