Анатолий Отян - Служба В Потешных Войсках Хх Века
Она была на седьмом небе от радости за сына, а ему дали трое суток увольнения.
Он поехал с матерью в город, показал ей Тулу, зашли в магазин и купили продуктов
Мать несла их в сетке-авоське, а Анатолий не мог нести, так как военнослужащим запрещалось их носить. Мешок можно, а авоську нельзя.
Они шли на автобус, который должен был везти их в посёлок
Скуратовуголь, где жила двоюродная сестра матери Мария Плинер, о которой говорилось в самом начале книги "Письмо матери"
Анатолий держал мать левой рукой под руку, а правой отдавал честь офицерам. Хотя по уставу положено чтобы, увидев впереди старшего по званию, перейти на строевой шаг и отдавать честь, повернув голову направо. В жизни так не делают, а просто поднявши правую ладонь к виску, отдают честь. Не доходя автобусной остановки, Анатолий увидел впереди себя патруль в составе двух курсантов Артиллерийского училища и совсем молоденького лейтенанта. Отдав честь, он пошёл дальше, как услышал окрик:
– Младший сержант, подойдите ко мне.
– Слушаю Вас, товарищ лейтенант.
– Почему не приветствуете по Уставу?
– Ко мне приехал мать, и я веду её под руку, чтобы не поскользнулась и не упала.
– Это не имеет никакого значения, вернитесь и поприветствуйте, как положено.
Кровь ударила в голову Анатолию. Он повернулся к матери, которая на своём веку повидала дураков, и просящим голосом сказала:
– Толя, сделай, как он просит.
– Я его не прошу, а требую. Вернитесь и приветствуйте по уставу.
– Не буду, – твёрдо сказал Отян.
– Пройдёмте в комендатуру.
Анатолий понимал, что эта сволочь добьётся своего, но заупрямился, и стал говорить что у него на трое суток увольнительная, и что лейтенант не прав и т.д.
На счастье, мимо проходил полковник Щербаков. Увидев Отяна, и поняв, что к нему у патруля есть претензии, он спросил:
– Анатолий, в чём дело?
Тот ему объяснил. Лейтенант и курсанты вытянулись в струнку.
Щербаков миролюбивым тоном сказал лейтенанту.
– Не задерживай человека, лейтенант, видишь, мать волнуется, – и, посмотрев сверху вниз на мать, улыбнулся ей и даже подморгнул.
– Товарищ полковник, вы не имеете права вмешиваться в действия патруля.
– Что-о-о!? Смирно! Кругом! Шагом марш. И чтоб духу твоего здесь не было.
Лейтенант с курсантами удалились. А Щербаков, перекинувшись с матерью несколькими фразами, пошёл по своим делам.
Настроение было подпорчено и они пошли к остановке. Навстречу им шли две девушки и что-то весело между собой щебетали. Поравнявшись с ними, одна, глядя в глаза Анатолию, как приказ зачитала:
– Возьми сетку у женщины, жлоб!
Отян аж задохнулся от обиды и сдержал себя, чтобы не разреветься.
Как он сейчас ненавидел эту армию, эти проклятые погоны, эти уставы, этих дураков лейтенантов и всё на свете Как ему всё надоело.
Мать, видя его состояние, успокаивала его, но он только больше раздражался.
На автобусной остановке в расписании мать увидела название пункта
– "Бородино".
– Это то знаменитое Бородино?
– Да.
– Давай съездим.
– Мама, там ничего нет. Сейчас всё засыпано снегом, так что из села Бородино на поле не выйдешь. Я там был с ребятами летом. Поле, как поле.
– Что, там даже памятника нет?
Подошёл автобус, они сели в него, и уже на ходу автобуса продолжили разговор:
– Старики говорили, что были какие-то, а потом их взорвали. Один дед мне сказал, что там был памятник Багратиону на месте его гибели.
– Что, немцы взорвали?
– Да нет, наши.
– Не понимаю.
– Никто не понимает. Давай мы лучше поедем завтра в "Ясную поляну, к Толстому", здесь рядом.
– Хорошо ты сказал о Толстом. Как о живом.
– А он, мама не умер. Он жив, пока есть его книги, пока его помнят, пока живы его потомки. Знаешь, мам, что я думаю, что живы те люди, пока их дела живы. И сегодня живы строители Египетских пирамид. И я буду жить пока стоят те объекты, которые я строил.
– Выдумщик ты, сын.
Мать часто говорила ему это слово по разным поводам. Она была единственным человеком, при котором он мог свободно фантазировать, дурачиться, делиться самым сокровенным.
– И не выдумщик.
Посидели несколько минут молча.
– Наверное, ты прав.
– Не знаю, но хотелось бы.
Приехали к тёте. Они жили в двухкомнатной квартире. Жили в достатке. Муж её работал главным инженером на угольной шахте. У них даже был рояль, на котором обучали дочь Инну. Мать с сестрой проговорили до поздней ночи.
Наутро Анатолий с матерью поехал в имение Л.Н.Толстого "Ясную поляну".
Он много раз бывал в этом заповедном российском уголке и каждый раз, уезжая из него, хотел вернуться ещё и ещё. Оно притягивало его своей магической силой, которую, наверное, вложил в неё Лев
Николаевич. А может быть наоборот. Магическая сила этих мест передалась, влилась в Толстого, сделала его великим и вместе с тем доступным всем.
Анатолий всегда видел в своей памяти эти места вместе с живым
Толстым. Вот он въезжает в имение на бричке между двух круглых тумб, вот он прохаживается по липовой алее, вот сидит в комнате со сводами и пишет, пишет.
Анатолий в прошлом 1969 году поехал со всей командой в "Ясную поляну". Уже осмотрев всё, побывав в музее, они шли по липовой алее, шутили, смеялись. Навстречу им шла группа из нескольких человек, по всей видимости, японцев. Ребята посторонились, чтобы пропустить их, как вдруг один из них, увидев Юру Козлова, что-то залопотал, обращаясь к своим спутникам, и они остановились. К Юре обратился переводчик:
– Они хотят с тобой сфотографироваться.
– А почему со мной?
– Они нашли, что ты похож на Есенина.
Юра подошёл к ним, они обрадовано стали в позу, поставив Козлова посредине, и несколько раз щёлкнули затворами фотоаппаратов, меняясь местами. Ребята пошли к машине, оставленной внизу у въезда и уехали.
Но история фотографирования Козлова с японцами имела через год продолжение, причём не совсем приятное и не совсем в приятном месте.
Сейчас "Ясная поляна" представляла собой совершенно другой вид.
Всегда летом многолюдная, полная туристов, она была пустынна. Музей был открыт, Анатолий выполнял для матери роль экскурсовода. Она всегда была любознательна, смотрела на всё детскими заинтересованными глазами и внимательно слушала.
Вышли из музея, пошли к могилке. Она была расчищена от снега и
Анатолий рассказал, как во время похорон Льва Николаевича кто-то из организаторов их, заставил всех стать на колени, даже полицейских.
В парке и возле могилы была тишина. Только сорока молча скакала по дорожке, что-то ища на ней. На могиле не было ничего, ни креста, ни цветов. Как и завещал Толстой.
