Карл Абсхаген - Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 гг.
Канарис проводил многие часы, ломая голову над ожидавшей его участью, но это ничуть не уменьшало силы его сопротивления своим мучителям. Допросы не приносили гестапо желаемых результатов. Во второй половине марта во Флоссенбург прибыл собственной персоной Кальтенбруннер, чтобы лично допросить своего давнего соперника и врага, который так долго сопротивлялся монополии РСХА на все разведывательные службы, что их объединение уже потеряло всякий смысл. Об этом полном драматизма разговоре у нас есть показания компетентного и надежного свидетеля. Припавший к дверной щели Лундинг видел обоих беседующих на лагерном дворе. При этом они не останавливаясь ходили взад и вперед: высокий, грубо сбитый, по-медвежьи неповоротливый Кальтенбруннер, который время от времени поднимал угрожающе свою лопатообразную руку, и идущий рядом низенький, хрупкий Канарис, явно горячо опровергавший все утверждения. «Нет, он еще крепок духом, – пробормотал молчаливый наблюдатель. – Его еще не сумели доконать».
Но уже недалек был тот час, когда Канариса постараются «доконать». И все-таки до последнего вздоха он продолжал сопротивляться. Удовольствия сломить его Канарис своим палачам из гестапо и СД не доставил. Им так и не удалось «выудить» из него известные ему подробности о многочисленных попытках патриотически настроенных военных и гражданских лиц освободить Германию от тирании Гитлера и террора Гиммлера. Он не проронил ни словечка, даже когда гестапо после отъезда Кальтенбруннера перешло от моральных издевательств к физическому насилию. Об этом Канарис сообщал датскому другу два или три раза в первых числах апреля. Как-то раз они снова случайно встретились в коридоре и глубоко заглянули друг другу в глаза. Канарис в этот момент понял, что перед ним настоящий товарищ – единственный, которому он может, не таясь, рассказать о своих страданиях. Взгляд, проникший в самую глубь души каждого и запомнившийся пережившему беду Лундингу на всю жизнь, придал Канарису уверенность в том, что в его смертный час с ним мысленно рядом будет преданный друг. И не имело большого значения то обстоятельство, что оба принадлежали к разным нациям, из которых одна причинила зло другой.
6 или 7 апреля из Берлина во Флоссенбург в сопровождении Старвицкого прибыл Хуппенкотен. Допросы сделались более интенсивными. По всей видимости, у Хуппенкотена уже были в кармане смертные приговоры Канарису, Остеру, Штрюнку и некоторым другим заключенным, но хотелось, наверное, еще раз попытаться выбить из них признания. Это случилось в ночь с 8 на 9 апреля, когда Канарис, вернувшийся с многочасового допроса, простучал: «По-моему, это конец». Кроме того, он добавил, что его снова избивали и, судя по всему, сломали переносицу. Канарис был уверен, что его судьба предрешена и ему предстоит скоро умереть. «Я умираю за свое отечество. Моя совесть чиста. Вы, как офицер, поймете, что я только исполнял свой долг перед родиной, когда выступил против Гитлера, ввергнувшего Германию в катастрофу. Все было напрасно. Теперь я знаю: Германия погибла. Я предвидел это еще в 1942 г.». Как видно из последних реплик, Канарис уже не маскирует своих мыслей и не прибегает к иносказаниям и, отбросив привычную осторожность, еще присутствовавшую в переписке с Лундингом, говорит открытым текстом. Он знал, что по ту сторону стены к нему прислушивается сочувствующая душа и что его жизнь подошла к концу. Перестукивание продолжалось: Канарис передал Лундингу последнее послание своей жене. Только после двух часов ночи стук прекратился, и Лундинг на короткое время прилег на нары.
Как Канарис провел оставшиеся часы этой ночи, нам не известно. Быть может, он вспоминал всю прожитую жизнь или молитвами готовил себя к смерти. В одном мы не сомневаемся: он не жаловался Богу на свою судьбу. Ведь Канарис уже задолго до этого момента пришел к убеждению, что и ему, хотя лично и не виновному, придется понести наказание за зло, причиненное Гитлером людям всего мира.
Около 6 часов утра в «бункере» началось движение. Было еще темно, но прожекторы заливали лагерный двор ярким светом. Лундинг слышал, как вызвали и увели его соседа. В коридоре с Канариса сняли цепи; звеня, они упали на пол. Затем его сопроводили к канцелярии. Туда же привели нескольких других заключенных. Было слышно, как переговаривалась и перекликалась охрана. Последовала резкая команда: «Всем раздеться!» Это означало, что собравшихся у канцелярии скоро казнят: эсэсовские палачи умертвляли свои жертвы только обнаженными. «Пошел!» – словно кнутом щелкнуло, и прильнувший к дверной щели Лундинг видит промелькнувшую в дальнем окне верхнюю часть туловища и седую голову Канариса, устремившегося навстречу своей Голгофе. Так с неумолимой последовательностью начинался каждый раз жуткий ритуал массовой казни, который Лундинг уже многократно наблюдал из своей камеры. Затаив дыхание, он ждет выстрела. Ведь тот, кто только что отправился на казнь, имел высокий воинский чин, а военным даже эсэсовцы предоставляли право умереть от пули. Хотя, конечно, разница небольшая, как умереть: на виселице или перед строем стрелков. Но расстрелы уже давно не практиковали в Третьем рейхе, считая их пережитком Средневековья.
Во всяком случае, Лундинг не слышал выстрела. Между тем утро было безветренное, тихое (при сильном ветре услышать звук выстрела из малокалиберной винтовки, которыми пользовались для этих целей эсэсовцы, на расстоянии в 20 метров было уже невозможно). Значит, Канариса повесили. Долго размышлять Лундингу не пришлось. Прошло не более четырех-пяти минут, как с места казни донеслось: «Следующий!» – и сразу же у канцелярии отозвалось: «Пошел!» И снова обреченный человек шагнул навстречу своей жестокой участи. Восемь или девять раз прозвучала ранним утром 9 апреля в концлагере Флоссенбург команда «Пошел!». Через полчаса все было кончено. С шумом и гамом в канцелярию прошли эсэсовцы, выполнявшие роль палачей. Что они делали внутри, заключенные не знали. Делили ли одежду казненных, одурманивали ли шнапсом свои черные души или, быть может, с чиновничьим равнодушием оформляли бумаги для информации вышестоящего гестаповского начальства о выполнении смертных приговоров – нам неведомо. Еще через полчаса и эта часть обычного ритуала завершилась. Примерно в 7.30, когда охрана покидала канцелярию, Лундинг мог видеть, как заключенные несли на носилках тела казненных для сожжения на огромном костре, разложенном за «бункером». Итак, Вильгельм Канарис был мертв. От лагерных заключенных мы знаем, что вместе с ним та же участь постигла Ханса Остера, Теодора Штрюнка, Гере и доктора Зака; имена других жертв этого апрельского утра нам не известны.
