Уильям Ширер - Берлинский дневник (Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента)
"Опытные французские подрывники, - сказал он. - Кое-где они отлично сработали. Но наши танки они не остановили. Танки прошли через завод, который вы видите слева, пробили заводские стены, как будто они из папиросной бумаги сделаны, форсировали речку в двухстах ярдах выше по течению и атаковали врага. Мы немного времени потеряли, - добавил он, - хотя французы здесь неплохо справились".
Его восхищение французскими подрывниками производило впечатление.
В Тирлемоне множество следов уличных боев. Дома изрешечены автоматными пулями, многие из них артиллерия и штурмовики сровняли с землей.
9.15. Лувен. Старинный университетский город, который немцы в порыве гнева сожгли в 1914 году, теперь снова в значительной степени разрушен. Таково первое впечатление, и оно просто ошеломляет. Квартал за кварталом сплошные развалины. Все еще дымящиеся. Ведь город был взят только два или три дня назад.
Пробираемся через руины к университету, к университетской библиотеке. Она тоже была сожжена немцами в 1914 году и восстановлена (и вновь заполнена книгами?) на пожертвования американских учебных заведений.
"Что случилось с библиотекой?" - спросил я у местного коменданта, пожилого полковника с одутловатым лицом, который определенно не относился к "несочувствующим".
"Через минуту будем там. Сами увидите, - ответил он. Немного помолчал и добавил: - В самом городе была жестокая схватка. Тяжелые уличные бои. Город несколько раз переходил из рук в руки. Только войдем, нас выбивают. Разрушения были неизбежны, майн герр".
Значит, она уничтожена, решил я. Вскоре мы оказались около нее, подъехав через изрытую рядами окопов площадь перед библиотекой. Выходим из машин и смотрим...
Величественное здание библиотеки полностью выгорело. Руины все еще дымятся. Некоторые балки, на которых держится крыша, еще на месте. Фасад в тюдоровском стиле, почерневший от копоти, держится горделиво, но немецкий солдат подбежал предупредить меня, чтобы я слишком близко не подходил, потому что стены могут в любую минуту обрушиться. Но мы все-таки подошли вплотную.
Меня заворожили надписи на камнях. Некоторые я записал на клочке бумаги: "ШКОЛА ФИННА"; "УНИВЕРСИТЕТ РОЧЕСТЕРА"; "АКАДЕМИЯ ФИЛИПСА", "ЭНДОВЕР"; "УНИВЕРСИТЕТ ИЛЛИНОЙСА"; "АМЕРИКАНСКАЯ АССОЦИАЦИЯ ЖЕЩИН-ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ УНИВЕРСИТЕТОВ"; "СРЕДНИЕ ШКОЛЫ ГОРОДА ФИЛАДЕЛЬФИЯ В ПЕНСИЛЬВАНИИ". И так далее. Эти заведения и многие другие передали деньги на восстановление библиотеки. Я ищу знаменитую надпись, вокруг которой велось так много глупых споров (сегодня они уже не кажутся такими глупыми) между некоторыми американскими жертвователями и бельгийскими властями в ту пору, когда в 1925 году я впервые приехал в Европу. Тогда здание только что отстроили. Не могу ее найти. Пытаюсь вспомнить точный текст и тоже не могу. Кажется, там было что-то вроде: "Разрушено германской яростью; восстановлено американским великодушием".
"А книги?" - спросил я у коменданта, который все больше производил на меня впечатление порядочного человека.
"Сгорели, - ответил он, - видимо, все".
Ко мне подходит немецкий рабочий с грубой жуликоватой физиономией. Желтая повязка на рукаве говорит о его принадлежности к организации, которая следует за германской армией и расчищает завалы. Он заявляет: "Это сделали англичане. Подожгли перед уходом. Типично для них, не так ли?"
Я ничего не ответил, но потом, оставшись с полковником наедине, рассказываю ему об этом. Он смотрит на меня, пожимает плечами и говорит: "Майн герр, я сказал вам: в городе шло сражение. Тяжелые уличные бои. Артиллерия и бомбы. Вы же видите, как много разрушено. Сам не знаю, почему одно пострадало больше, другое меньше. Рухнула ли библиотека, как другие здания, то ли по иной причине".
Перед нашим отъездом из Берлина к нам на Вильгельм-плац приехал один офицер германской армии, чтобы сообщить: "Джентльмены, мы только что получили сообщение. Из Лувена. Англичане разорили этот прекрасный город. Разорили самым постыдным образом".
Мы провели утро в Лувене, осматривая руины, заглядывая в уцелевшие дома, разговаривая с первыми вернувшимися жителями, а также со священниками и монахинями, некоторые из них пережили уличные бои, забившись в кельи близлежащих монастырей. Мы не видели и не слышали ни одного свидетельства, что город разорен англичанами. И, честно говоря, никто из боевых офицеров такого не говорил.
Когда в девять пятнадцать утра мы въезжали в город, разрушенные улицы были пустынны. Ни одного гражданского лица вокруг, только немногочисленные войска и люди из тыловых частей в чешской военной форме (немецкой не хватает?) или вспомогательных отрядов в невзрачной рабочей одежде и с желтыми нарукавными повязками.
Сорок одна тысяча человек проживали в Лувене до того утра, когда Гитлер двинулся на запад. Неделю спустя, когда нацистская армия вошла в город, ни осталось никого. Мы так и не смогли выяснить, сколько гражданских лиц было убито. Возможно, что очень немного. Может, и ни одного. Произошло вот что: население, охваченное страхом перед нацистскими ордами и наверняка не забывшее, как входили немцы прошлый раз, в 1914 году, когда в качестве ответной меры якобы против снайперов было расстреляно двести взятых в заложники самых выдающихся граждан города, - покинуло Лувен до прихода германских войск.
Уезжая около полудня, видим первых возвращающихся жителей. Надо видеть их лица! Изумленные, охваченные ужасом, горестные и возмущенные... И все же - преисполненные достоинства! Я понимаю: в такие минуты за маской достоинства на человеческих лицах прячется страдание - это благородно и даже прекрасно. Нашим суперумникам, вроде Олдоса Хаксли, необходимо побольше такого увидеть - во плоти, среди руин.
Наш комендант везет нас в кафедральный собор и ратушу. Они не повреждены, не считая пары окон. В 1914 году они, видимо, избежали пожара, потому что здания не новые. Один немецкий офицер замечает: "У пикирующих есть одно преимущество перед обычными бомбардировщиками".
"Какое?" - спрашиваю я.
"Они более точные. Обратите внимание, как сохранились ратуша и собор. Обычные бомбардировщики, атакуя город, угодили бы в них тоже. Но не наши. Они бьют точно в цель".
Мы зашли в ратушу. В длинном средневековом зале, - возможно, это помещение для приемов, так как находится в передней части здания, - мы сразу видим, что здесь был британский штаб. На большом столе из некрашеного дерева - карты, бумага для записей, бутылки из-под виски и пива, коробки из-под печенья с причудливыми английскими наклейками. Все говорит о том, что англичане были здесь совсем недавно.
Коридор ведет во внутренние помещения поменьше, в которых, видимо, размещались британские офицеры. На столах тоже карты, англо-французские словари. На одном я заметил артиллерийское наставление. В одной из комнат пятна крови на полу. Комендант отважился сообщить, что здесь умерли от потери крови два раненых бельгийца. В каждой комнате под огромными картинами эпохи Возрождения - растерзанные матрасы, на которых спали англичане. Большинство из них в пятнах крови, словно в последние дни на них не столько спали, сколько умирали.
