Владимир Бондаренко - Лермонтов: Мистический гений
Почему, с горечью пишу я, в своем романе автор рукой своего автобиографического героя убивает с презрением Грушницкого, а в жизни Лермонтов отказался в него стрелять? Он, казалось бы, как и его предок Томас Лермонт, всё предвидел и описал заранее то, что случится, но на бумаге Лермонтов спокойно пристреливает своего врага. В жизни он этого сделать не смог. С одной стороны — опытный боец Михаил Лермонтов, с другой стороны — трус, избегавший сражений Николай Мартынов.
Но в жизни именно трусы и подонки доводят свое дело до конца. Они лишены благородства. Я представляю, как трясло Мартынова перед дуэлью, всё время ему вспоминался Грушницкий. Нет, именно из трусости он не мог себе позволить выстрелить вверх. Трус и лжец, он до самой смерти лгал и трусил, понимая, что в истории он все равно останется мерзким убийцей. А Лермонтов, предвидя свою дуэль, в "Герое нашего времени" размышлял:
"Что ж? умереть так умереть! потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно. Я — как человек, зевающий на бале, который не едет спать только потому, что еще нет его кареты. Но карета готова… прощайте!..
Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?… А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений — лучший свет жизни. И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудие казни, я упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, всегда без сожаления… Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия: я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости и страданья — и никогда не мог насытиться. Так, томимый голодом в изнеможении засыпает и видит перед собой роскошные кушанья и шипучие вина; он пожирает с восторгом воздушные дары воображения, и ему кажется легче; но только проснулся — мечта исчезает… остается удвоенный голод и отчаяние!
И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!.."
Это же самая предельная исповедь великого русского поэта. И он находит в себе силы признаться в увлечении пустыми страстями света, он признается в том, что никогда не жертвовал ничем ради любимых, и потому был лишен чувства любви. Даже в том, что одни его считали добрым малым, а другие — мерзавцем — тоже правда. Так оно и было на самом деле. Вот только со счастливым финалом дуэли он не угадал. Очень уж поэту хотелось побывать еще в Персии, а потом уж можно и в мир иной.
Загадка, тема для хорошей книги. Допускаю, что, закончилась бы дуэль нормально, без смертей, со временем Михаил Лермонтов и сумел бы напроситься на поездку в Персию и в результате написал бы великий роман о жизни и смерти Александра Грибоедова. А еще эпический роман об эпохе генерала Ермолова. Как много мы потеряли. Я уж не говорю о его возможных новых гениальных стихах. И как можно после этого хоть в чем-то оправдывать Николая Мартынова, хладнокровно пристрелившего гениального поэта.
Еще одно откровение романа — это прощальное письмо Веры, то есть Вареньки Лопухиной. Оно также написано с известной долей вымысла, явный уход от объективизма. Поэт пишет от имени своей возлюбленной то, что и сам хотел бы услышать от нее в жизни, но не услышал:
"Я пишу к тебе в полной уверенности, что мы никогда больше не увидимся. Несколько лет тому назад, расставаясь с тобою, я думала то же самое; но небу было угодно испытать меня вторично; я не вынесла этого испытания, мое слабое сердце покорилось снова знакомому голосу… ты не будешь презирать меня за это, не правда ли? Это письмо будет вместе прощаньем и исповедью: я обязана сказать тебе все, что накопилось на моем сердце с тех пор, как оно тебя любит. Я не стану обвинять тебя — ты поступил со мною, как поступил бы всякий другой мужчина: ты любил меня как собственность, как источник радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна. Я это поняла сначала… Но ты был несчастлив, и я пожертвовала собою, надеясь, что когда-нибудь ты оценишь мою жертву, что когда-нибудь ты поймешь мою глубокую нежность, не зависящую ни от каких условий. Прошло с тех пор много времени: я проникла во все тайны души твоей… и убедилась, что то была надежда напрасная. Горько мне было! Но моя любовь срослась с душой моей: она потемнела, но не угасла.
Мы расстаемся навеки; однако ты можешь быть уверен, что я никогда не буду любить другого: моя душа истощила на тебя все свои сокровища, свои слезы и надежды. Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты был лучше их, о нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно, ничей взор не обещает столько блаженства, никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном…"
Пророк и провидец, славный потомок шотландского барда Томаса Лермонта, в романе своем Михаил Лермонтов эти качества соединял с верой в свой счастливый фатальный исход. Не случаен его последний рассказ в романе "Фаталист", он не столько о фатальном исходе бедного серба Вулича, сколько о своей фатальной предсказуемости событий. Это же Печорин как бы подтвердил, что, несмотря на счастливый исход с заряженным пистолетом, Вулич должен был в тот же день умереть. Сам же герой трижды фатально вмешивается в жизнь и трижды побеждает судьбу. Думаю, Михаил Лермонтов и в жизни своей был фаталистом, и до поры до времени ему и впрямь везло. Он был фаталистически уверен, что и с Мартыновым исход дуэли будет мирным. Может, в последний только миг, презрительно глядя в глаза Мартынову, он вдруг увидел в них свою смерть. Но было уже поздно.
Роман "Герой нашего времени", кроме его объективных гениальных характеристик героев, является еще и манифестом победителя, сумевшего пройти все препятствия в своей запутанной жизни: он победил на дуэли, он будет вечно любим, а женитьбы ему и не надо, он завоевал всех женщин, встретившихся ему на пути, от черкешенки Бэлы до княжны Мери, он не утонул в Тамани, он играл с судьбами людей, как играют в карты. И пусть бы застрелился фаталист у него на глазах, жалко ему не стало бы. Он не обязан никому, свободен и от друзей, и от семьи. Осталось исполнить заветную мечту: добиться отставки, съездить в Персию, потом можно и умереть просто так, от скуки. Это роман о фатально победительном Печорине. Каким хотел бы видеть себя сам Михаил Лермонтов.
