Феликс Медведев - Мои Великие старухи
– Вы курили?
– Конечно. И очень рано начала выпивать. Еще в школе, в 9—10 классах, мы уже прилично выпивали, это считалось даже шиком, нормой жизни. А главное – мы, девчонки, уравнивали себя с мальчиками, мужчинами. А поскольку я была очень тщеславной, то для меня отставание от кого бы то ни было всегда было невозможным. И я пила наравне с мальчишками. Рано начала материться, и все от меня были в восторге: своя в доску, лидер, вожак. Культивировала в себе остроумие, и тут мне не было равных, все анекдоты – мои, все хохмы, байки, истории – все мои, оттачивала язык. Вот так и вышло, что уже к поступлению во ВГИК я была готовенько-развращенной. И это при том, что тайная, подлинная моя жизнь была целомудренна и чиста долгое время. Ведь душа по природе своей – христианка. Хотя никто об этом не знал, потому что я всем говорила, что прошла медные трубы, иначе в компаниях бы не котировалась. Так что еще один чисто русский порок во мне – сокрытие своих добродетелей. Как бы в угоду гордыне я слишком заигралась в игру, из которой потом было трудно выходить.
– Получается, что вас развращали не только люди, но и сама эпоха?
– Да, безусловно. То была эпоха «шестидесятников», и ничего хорошего в ней я не вижу. Надо сказать, я была начитанной особой: с одной стороны, папа – поэт, литератор, с другой – Антон Макаренко, знаменитый педагог и писатель, был моим родственником по маминой линии. Я считаю, что меня развращал, к примеру, Хемингуэй и еще два-три писателя, которых наравне с Кларой Цеткин я могу назвать болящими. Портрет Хемингуэя висел, точно икона, чуть ли не в каждом красном углу. Западные властители умов изуродовали наши души, ибо мы работали под их героев. Нынче, когда я читаю книги духовного содержания, жития святых, просто жизнеописания моих воистину духовных современников, я с ужасом оглядываюсь назад: ведь они жили со мной в то же время, молились и страдали, но я о них ничего не знала. Выходит, что мы жили вне истории, вне России. Мы – это московская «золотая» молодежь – никакого отношения к тому истинному, чем жила Россия, не имели. Мы были сплошным уродством, помойкой. Мы смотрели фильмы Антониони, Феллини, и наши уши были повернуты на тот же Запад. Диссидентская волна выдавалась за важное, самое важное, ибо нас убеждали, что мы борцы с режимом. И я хотела было уже влиться в диссидентское движение, но Бог миловал, я не попала в эту компанию, а просто стала артисткой.
– Но театр, лицедейство, комедиантство – это ведь от дьявола? Выходит, что, став верующей, играя у Меньшикова в «Горе от ума» сегодня или в только что снятом фильме Янковского, вы служите и Богу, и дьяволу?
– Страшные слова вы говорите. Но это мой грех, и я за него буду нести ответ. Игра мне дается с трудом, особенно последние работы у Питера Штайна или в «Королеве Марго». Тяжело мне было играть, невыносимо. Это наказание, мучение. Как тяжело мне давались пять минут на сцене в «Горе от ума»! Вы представить себе не можете, об этом знают мои домашние: уже за день до спектакля меня крутило, мутило, я не находила себе места.
И выход у Меньшикова был не выходом перед публикой лицедейской актрисы, а просто Кати Васильевой, некоего знака, символа принадлежности моей к театру, к людям. Я действительно в свое время на пике творческих сил ушла из театра и кино, а то, что сейчас я сыграла у Меньшикова, не считаю возвращением на сцену. И зал – я чувствовала – понимал меня.
Так что в моем нынешнем положении я нахожу оправдание греху, о котором вы спросили. И у Янковского я согласилась играть потому, что этот фильм о тех же самых проблемах воссоединения семьи. Это совершенно христианская картина. И меня интересовала только идея, ни в коем случае не лицедейское мое участие.
– Вы можете назвать актеров, которые вам духовно близки?
– Понимаете, духовная близость – это не книжная близость, а близость, имеющая отношение к Церкви, поэтому духовные люди – те, которые находятся в Церкви. Валера Приемыхов посещал наш храм (Царство ему Небесное), он был моим другом и духовным братом, у нас общий духовный отец в нашем храме Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках. Приходят Киндинов с супругой и дочкой Дашенькой, Миша Ефремов с новой супругой Ксенией Качалиной, известной уже актрисой, у них недавно родилась девочка, и крестили ее у нас. Я вижу в храме Ирину Мирошниченко, Валеру Золотухина, Юрия Петровича Любимова, Иру Муравьеву, Людмилу Зайцеву, Володю Ильина, да многих, многих, слава Богу.
– Скажите, Святейший наш Патриарх для вас, наверное, абсолютно безукоризненный, чистейший человек?
– Абсолютно, я его бесконечно люблю, бесконечно! Я счастлива, что у нас такой Патриарх!
– А в Путине есть антихристовое?
– Да Господь с вами, ужас вы говорите, Путин хороший! Я к нему хорошо отношусь, и будет страшное разочарование, если он меня обманет. Я верю, что он будет и впредь прислушиваться к голосу Церкви и общаться с достойными людьми, как он общался со старцем Иоанном (Крестьянкиным).
– Вы могли бы сыграть на сцене или в кино Матерь Божию?
– Боже мой, что вы говорите? Такие вопросы задавать нельзя. Это кощунство!
– Но Скорсезе же сделал фильм, в котором Христа играет простой смертный актер, и НТВ показало этот фильм.
– Как же мы просили, умоляли НТВ не делать этого, к чему было такое противостояние? Мы ходили в Останкино, женщины, дети, умоляли не показывать этот фильм, но они показали и получили свое – вы знаете, что нынче происходит с этой телекомпанией.
– Вы, наверное, отдалились от мужского общества, от мирских соблазнов, скажите, неужели вы больше не сможете полюбить мужчину?
– Что вы, нет, конечно, никогда.
Не хочу обижать других своих многочисленных собеседниц, но интервью с Екатериной Васильевой стало для меня одним из самых искренних и горьких исповедей. Мне и вправду показалось, что Божий человек, человек религии намного чище и возвышеннее нас, убогих и сирых, ведь перед ним открыты многие истины, до которых нелегко дойти. Они глубже и справедливее объясняют нашу человеческую сущность, наше предназначение на земле. С ними рядом, как мне показалось, теплее и надежнее.
2001
Глава 37. Руфина Филби: она любила шпиона номер один
Встреча с вдовой разведчика, члена легендарной «кембриджской пятерки»[27] Кима Филби далась мне нелегко. В нее, словно по определению, вторглись элементы детектива. Для начала, чтобы найти прямой телефон Руфины Ивановны, пришлось письменно обратиться в компетентные органы. Ответ пришел довольно быстро – встречу разрешили. При первом разговоре вдова самого знаменитого (возможно, после Зорге и Абеля) советского шпиона немного сомневалась – нравы нынешней прессы известны – и пожаловалась на вроде бы респектабельные «Известия», напечатавшие заметку, основной темой которой была, мягко говоря, слабость Филби к алкоголю. «Я очень дорожу памятью о Киме, и мне больно, когда искажается его образ», – сказала Руфина Ивановна. Я пообещал честную журналистику. Потом в московской квартире Руфины Ивановны начался ремонт, длившийся два месяца. А ей хотелось спокойного, цельного разговора о любимом человеке. Когда я попросился на ее подмосковную дачу, снова возникло препятствие: Руфина Ивановна предположила, что дачный поселок, в котором она живет, закрыт для фотосъемок. Тогда я нашел новый вариант: прямо напротив квартиры Филби размещается кафе «Пушкинъ». Вот где возможно все, подумал я: спокойная, душевная беседа, чай по-английски, приватный кабинет для интервью. Но не тут-то было. «Пушкинская директория», узнав, кто предполагает их посетить, с галантными манерами девятнадцатого века любезно попросила меня прислать официальный факс-запрос. Удивившись столь бюрократическим нравам респектабельной столичной кофейни, я довольно банально разрешил проблему: провел интервью в рабочем кабинете главного редактора одной из газет в центре Москвы.
