Сергей Голубов - Багратион
Драгуны прорвались сквозь строй кирасирской атаки и врубились в стоявшую за ней колонну французской пехоты. Линейцы были застигнуты врасплох. Они падали под драгунским наскоком так, как стояли. Люди лежали грудами, и по грудам этим носились всадники...
Угодников отошел в сторону и сел под кустом. Здесь он стянул с себя мундир и снял рубашку. Левая рука была вывернута ладонью кверху, а из-под кожи, близ локтя, высовывался острый конец бело-розовой кости. Канонир ухватился здоровой рукой за раненую и повернул ее на место. Зубы его заскрипели от боли, и жаркий пот облил тело. "Встала!" - прошептал он побелевшими губами. Но кость никак не хотела уходить внутрь. Тогда Угодников плюнул с досадой, живо перевязал руку у локтя и снова натянул мундир. Теперь он хотел подняться на ноги, но ноги дрожали и не слушались. Что делать? Угодников достал из кармана огниво с полным припасом и высек огонь из кремня. С первой искрой мысли его прояснились и ноги перестали дрожать. Трубка отлично раскурилась. Минуты две он прислушивался к грохоту, который доносился с флеши, потом встал и пошел в огонь.
Глава сорок вторая
Наполеон быстро ходил перед палаткой с платком в руке и громко чихал. Сегодня его совершенно одолели насморк и кашель. После бессонной ночи и двух стаканов пунша мерзко слезились глаза. Вообще он был нездоров, и эта отвратительная, болезненная размягченность тела действовала на ^сердце и голову. Воля его была как-то странно ослаблена, и мысль, блуждая по местам кипевшего впереди боя, никак не могла ухватиться за главное. Положительно император не знал ни того, что было сейчас главным и потому нуждалось в немедленном исполнении, ни того, что надо было немедленно предпринять, чтобы оно стало главным и решило судьбу этого жестокого дня. Такой удивительной нерешительности он никогда раньше не замечал за собой. "Вероятно, я бледен, - думал он с непонятным отвращением к самому себе и к тому, чем вызвана эта бледность. - Нехорошо! Это производит дурное впечатление..." Чтобы скрыть от окружавших его генералов и высших чинов главной квартиры свое состояние, Наполеон принимал меры. Так, несколько раз он проговорил резко и твердо:
- На шахматной доске еще не все ясно. Мой ход пока не наступил!
Произнося эти слова, он, однако, не имел в виду ровно никакого хода. Когда в свите зашептались о том, что необходимо на помощь Нею двинуть старую гвардию, Наполеон сердито бросил через плечо:
- Гвардия не сойдет с места!
Да, гвардию он не двинет, хотя бы это и решило бой.
Почему? Странное, горячее и острое, как искра, чувство шевелилось в груди императора и больно обжигало его душу. Он был бы поражен, догадавшись, что чувство oэто - страх. Но он не догадывался и отнюдь не хотел, чтобы кто-нибудь догадался. Чтобы поддержать заблуждение в себе и в других, он сказал:
- Все идет прекрасно! Русские не дерзают двигаться вперед, но хотят податься назад и умирают там, где стоят. Отлично!
Пыльный офицер подскакал к императору и отдал честь шпагой.
- Ваше величество! Я адъютант маршала Нея. Mapшал приказал доложить: все дивизионные генералы ранены, конная атака отбита. Багратион переходит в наступление. Нельзя терять ни минуты. Маршал умоляет гвардию!
Наполеон пожал плечами. Это - Ней! Сын лотарингского ремесленника, маршал Франции, которого сегодня вечером надо будет провозгласить князем московским за то, что он сделал в этой битве. Ней - лев, храбрейший из храбрых, добродушный, честный, пылкий, но... чересчур прямой. Такие донесения генералы присылают только тогда, когда они разбиты. Неужели?.. Искра страха, шевелившаяся в груди императора, вспыхнула.
- Скачите к маршалу, - приказал он адъютанту, - и передайте: гвардия не сойдет с места. Но сейчас я пошлю повеление королю Неаполитанскому повторить атаку кавалерии и повторять до тех пор, пока маршал не овладеет этими проклятыми укреплениями.
Новую атаку средней флеши Ней, Мюрат и Жюно, вышедший наконец с вестфальцами из-за леса, предприняли совместно.
Неаполитанский король, Иоахим Мюрат, высокий, стройный, с открытым смуглым лицом, на котором весело сияли звезды голубых глаз и жемчужные зубы, сам вел кирасир. Его длинные шелковистые волосы вились по ветру, затканный золотом зеленый бархатный плащ развевался, высокий султан из белых перьев на шляпе с откинутыми полями был далеко виден с разных сторон. Мюрат бешено колол своего рыжего арабского скакуна золочеными шпорами, привинченными к высоким желтым венгерским сапогам. Хриплый голос и гасконский выговор короля раздавались то здесь, то там:
- Славно, дети! Вы атакуете как ангелы! Под самым бруствером флеши он закричал:
- Самые храбрые! За мной!
И вскакал на бруствер. Несколько мгновений он держался на этой высоте, окруженный толпой коловших и рубивших друг друга французов и русских и овеваемый градом пуль. Затем чьи-то заботливые руки схватили его коня под уздцы и столкнули вниз. Еще секунда - и Неаполь остался бы без короля...
Картечь семеновских батарей вырывала из колонн французской пехоты, которую вел Ней, целые роты. Но те, что оставались на ногах, шли вперед, не робея, и даже не убавляли шага. Олферьев вынул из кармана пороховницу и насыпал пороху на полку своего нарядного пистолета с орлиными головками на прикладе. Он стоял, спешившись, и стрелял через седло. Стена французской атаки все ближе и ближе надвигалась на редан.
- Эх, да что ж они? Аль смертушка им свой брат?
Сказавши это, солдат уткнулся лицом в пыль. Вот уже французы подкатились под самую флешь. Огненный ветер продолжал косить их, и, как спелые колосья на ржаном поле, ложились они наземь полоса за полосой. И опять поднимались, тоже как колосья, полоса за полосой. Впереди бежали линейные стрелки. Несколько линейцев рванулись из цепи и вскочили на бруствер флеши, туда, где недавно сверкал и искрился Мюрат. Но теперь французов привел сюда не король, а скромный, седой, красноносый майор Лемуан. Он стоял на валу, размахивая шпагой. Сотни линейцев карабкались за ним. Сейчас их изрубят. Какая дивная храбрость!
- Славно!
Возглас был так громок и вылетел из такой открытой солдатской души, что даже в грохоте боевой бури был явственно слышен. Олферьев обернулся.
- Славно! - еще раз крикнул восхищенный мужеством врага Багратион.
Лемуана и линейцев уже не было на бруствере. И за бруствером их тоже не было, - жгучие острия русских штыков приняли их на себя. Но следом за ними на редан наседали полки. Внутри укрепления свирепствовал ад. Визжа и крутясь, ядра разили людей десятками, и пол разливами свежей крови внезапно обозначились в линии защиты лысые места. Разрывы шипучих гранат довершали урон.
