Наталья Пронина - Правда об Иване Грозном
Кстати, о духовных сочинениях Ивана Ивановича, сохранившихся в архиве графа Ф.А. Толстого (и действительно опубликованных в многотомной Библиотеке императорского Общества истории и древностей российских), вспоминает в своей книге о Грозном историк Казимир Валишевский. Но… ограничивается по сему поводу лишь снисходительным указанием на то, что царевич был-таки «не чужд образования» [597] . В большинстве же прочих исследований сам факт существования этих рукописей и вовсе обходится глухим, бессильным молчанием. Ведь тогда потребовалось бы, волей-неволей нарушая вековое табу, пересмотреть, глубинно переосмыслить всю привычную схему убогих (так и разящих за версту непримиримым «классовым подходом») представлений о «жестоком и разнузданном» наследнике тирана. Наследнике, у которого с отцом, по «свидетельству» пастора Одеборна, даже любовницы были общие, и коими отец и сын, ради дикой прихоти, время от времени менялись друг с другом…
Между тем о кончине царевича так или иначе сообщают не только иностранные авторы. И не только русские летописи. Читатель должен знать (хотя г-н писатель-историк Э. Радзинский снова не предоставляет ему этой возможности): о смертельной болезни сына говорил сам Грозный . В личном послании из Александровской слободы, адресованном боярину Н.Р. Юрьеву и дьяку А. Щелкалову, царь писал: «Которого вы дня от нас поехали и того дня Иван сын разнемогся и нынече конечно болен и что есма с вами приговорили, что было нам ехати к Москве в середу заговевши и нынече нам для сыновии Ивановы немочи ехати в середу нельзя… а нам докудова бог помилует Ивана сына ехать отсюда невозможно» [598] . Послание датируется серединой ноября 1581 г., т.е. действительно последними днями жизни царевича. Но, как видим, в нем отсутствует даже слабый намек на какие-то серьезные разногласия, трагический конфликт между отцом и сыном. А ведь именно в своих письмах царь всегда был предельно эмоционален. Именно в них – когда с презрительной надменностью или едким сарказмом, а порой и с пронзающей горечью – говорила его пылкая, искренняя душа, не таившая ни доброго, ни злого, ясно сознававшая все свои пороки и «язвы духовные». А потому случись действительно нечто страшное в те ноябрьские, уже по-зимнему стылые дни, и оно неминуемо прорвалось бы на бумагу десятками, сотнями самобичующих слов, подобных тем, что на веки остались в Завещании Грозного: «От божественных заповедей ко ерихонским страстям пришед, и житейских ради подвиг прелстихся мира сего мимотекущею красотою… Лемеху уподобихся первому убийце, Исаву последовах скверным невоздержанием» [599] …
Но нет. Ничего подобного в том письме нет. В нем нет даже такой присущей Ивану Васильевичу фразы, как «по грехам моим» (все беды и неудачи царь неизменно объяснял в первую очередь своими же собственными грехами, просчетами, ошибками). Он скажет эти слова позднее, на заседании боярской Думы, собранной уже после похорон наследника. А пока в царской грамоте чуть слышно лишь глухое мужское отчаяние, молчаливо-безысходное горе отца, на глазах у которого умирает сын. Именно оно сделало речь государя столь сдержанной и отрывистой: «Сын конечно болен, ехать нельзя…» Правда, цитируя это же самое послание, современный исследователь услышал в нем другие, более привычные мотивы. По его мнению, Грозный писал четыре дня спустя после ссоры с сыном, когда тот уже лежал на одре, а сам царь «колебался между страхом и надеждой и гнал от себя мысль, что «немочь» наследника смертельна. В Слободу были спешно вызваны медики, но их вмешательство не помогло. На одиннадцатый день болезни, 19 ноября 1581 г. царевич Иван умер от нервного потрясения» [600] .
Итак, «удар в висок», «зверское избиение», «пощечина», наконец, «падучая болезнь», «нервное потрясение»… Что угодно, лишь бы не тихая кончина на руках у скорбящего отца. Какие угодно ужасы, лишь бы не действительное понимание человеческой боли… А посему, как это не раз уже случалось выше, приведя все показания наиболее значимых исторических источников, а вместе и мнения специалистов, мы снова предоставим внимательному читателю сделать свой, ни от кого не зависимый и, следовательно, непредвзятый вывод…
Смерть старшего сына и наследника, как когда-то уход из жизни горячо любимой Анастасии, был еще одним тягчайшим испытанием для Грозного царя. Он в который раз остался один на один с собственной жестокой долей. Ему снова не на кого было положиться, не от кого ждать ни помощи, ни человеческого сострадания. Эта горькая и невосполнимая утрата вконец расшатала здоровье государя, без того серьезно подорванное. Подорванное, к слову сказать, не только «разгульным образом жизни», как стараются убедить нас чужеземные мемуаристы. Довольно вспомнить, что Иван IV с семнадцати лет лично принимал участие во всех без исключения войнах, которые вела его молодая держава. Никогда не щадил он себя и во время кратких мирных передышек. Мощные громовые раскаты русских пушек, обстреливающих казанский Кремль и ливонские замки, сменялись неистовыми спорами в боярской Думе, бессонными ночами за столом с рабочими бумагами, летописями, книгами (не забудем: именно Грозный, поддержав Ивана Федорова, основал первую в России типографию! [601] ). Далекие «объезды» вотчин чередовались с многодневными допросами, «перебором людишек», холодная жестокость смертных приговоров – с горячей, исступленной, до кровавого пота, молитвой. Все это было реальностью его жизни. Все требовало огромных физических и нервных перегрузок, дотла сжигавших силы могучего некогда организма. Думается, прежде всего они стали причиной того, что Грозный уже в 51 год выглядел глубоким старцем. Его постоянно мучили сильные боли в позвоночнике и суставах. Однако истощались силы телесные, но никак не духовные. Душа Ивана по-прежнему принадлежала России. Священный долг царского служения звал его бороться за свою отчину даже после кончины сына…
Глава 16 Последние годы жизни Грозного. Кому была нужна смерть царя
Выше мы не случайно стремились подробнее напомнить нашему читателю как о героической обороне Пскова, так и обо всех последующих перипетиях заключения Ям-Запольского и Плюсского перемирий. Дело в том, что последний кризис в болезни и кончина царевича Ивана приходится как раз на момент, когда стало ясно, что войска Батория не в состоянии взять Псков. Что уже не русские, но сами поляки, замерзающие в болотах Псковщины, желают и готовы идти на мирные переговоры с Москвой… Тогда перед царскими дипломатами встала задача – используя это фактическое преимущество, добиться от противника возможно более приемлемых для России условий перемирия. И читатель видел, как чутко следил государь за ходом этих переговоров. Как глубоко продуманно руководил действиями русских посланников, отправляя им инструкцию за инструкцией, требуя не делать полякам никаких значительных уступок. И добился своего: Польша отказалась почти от всех завоеваний в России.
