Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт
В тот день послать на лесоповал мне было некого, и я пыталась придумать, как бы похитрее сочинить письмо-отговорку, убедительно и одновременно обтекаемо объясняющее невыполнимость задания ― чтоб и волки остались сыты, и овцы целы.
Поздним душным вечером 5 июля пришла с работы домой, так ничего и не придумав. Измотанная и душевно, и физически, приняла ванну, немного поела и прилегла на тахту. Чтобы не затемнять окно, света не зажигала, смотрела в постепенно темнеющее небо, беспрерывно прокручивая в голове варианты текста, и так заснула.
Вдруг ― громкий хлопок двери, четыре быстрых шага ― и я уже в крепких объятьях. Ваня! Опустившись на колени, он молча и жадно покрывал меня поцелуями. Я запустила руку в его волосы. Они были совсем мокрые. Он дышал тяжело и часто.
― Ты вернулся? Вернулся? ― не веря себе, спрашивала я. ― Это не сон?
Но он ничего не отвечал и продолжал меня целовать. Наконец, сумев приподняться на локте, я прижала к себе его голову и обнаружила, что щека, покрытая дорожной щетиной, мокра от слез.
― Случилось что-то страшное? ― в тревоге закричала я.
― Нет, ничего, просто не знал, как дожить до встречи с тобой... Я так счастлив...
― Но когда же ты приехал?
― Сегодня. Мы приехали сегодня в пять вечера.
― Ты привез Лену и Сережу?
― Да, все слава богу.
― Но как же ты мог уйти? Под каким предлогом?
― Ни под каким! Просто сказал, что буду ночевать у тебя,
― ответил Ваня.
― Как же это? ― недоуменно переспросила я. ― Как же Лена отпустила тебя?
― А я еще на Урале, как только приехал, сразу все рассказал, ― с каким-то удивительным простодушием ответил он. ― О том, что полюбил тебя!
― И что же она? ― ужаснулась я, представив на мгновенье состояние женщины, которой разбила жизнь. ― Постой! ― я зажгла свет и заглянула Ване в глаза: ― Но ты же ничего такого мне не обещал!
― Как? ― изумился Ваня. ― Разве ты думала иначе о нашем будущем? ― и такая горечь и обида, и такое недоумение прозвучали в этом восклицании, что я даже растерялась... ― Боже! Какой же я остолоп! Как плохо ты, наверное, все это время думала обо мне! Но пойми, мне нужно было еще раз проверить себя, подготовить Лену... И все же я должен был, должен был подумать о тебе... Прости меня, прости... Я сказал Лене и говорю тебе ― не мыслю жизни без тебя ... Ты должна, должна остаться со мной! ― умоляюще повторял он, покрывая меня поцелуями.
Мы очнулись в объятиях друг друга лишь под утро, хотя едва ли мы спали в ту ночь. Она вся прошла в бесконечных любовных заклинаниях, заканчивавшихся взрывом новой страсти и безумных ласк, после которых мы долго лежали обессиленные и лишь нежно целовались[72].
― Женушка, моя милая женушка, ― шептал он, и это вызывало во мне необыкновенное, изумительное состояние счастья, которое не исчезало с той поры[73].
Отец, мать и дедушка Вани Кузнецова. 1913 или 1914 г.
Харитон Филиппович Нечепуренко (отец Раисы Харитоновны).
Феодора Кронидовна Нечепуренко (мать Раисы Харитоновны).
9 -1918 г. Ваня Кузнецов, около 7 лет.
10 Иван Кузнецов ― вероятно,1926 г
1913 г. Ваня Кузнецов, около 2 лет.
Семейный ужин: Василий Иванович, Александра Васильевна, Ваня Кузнецовы. Весна 1932 г.
12. Иван Кузнецов. Вероятно, 1933 г.
13. Студенты Ваня Кузнецов и Лена Ермолова среди своих товарищей. 1931г. (?)
Лена Ермолова. 1931 г. Подпись гласит: «После моей смерти отдать Ване Кузнецову. Е.Ермолова, 6/IV»
Часть 4. Ваня
Лена
С каждым днем крепли наша любовь, и страсть, и какое-то особенное чувство привязанности друг к другу. Мы буквально с болью расставались по утрам. Ваня провожал меня до проезда Художественного театра, где помещался «Могиз», а сам, все время оборачиваясь, бежал к метро «Охотный ряд». И только когда его худенькая фигура пропадала из виду, я с чувством невосполнимой утраты отправлялась на свою работу. Хотя мы оба считали потерянной каждую порознь прожитую минуту, но и вечера нам не всегда удавалось проводить вместе.
Долг требовал от Вани посвящать свое время не только мне, но и устройству быта Лены с сыном. Они, пока шел ремонт комнаты на Малой Никитской, жили у его родителей, считавших, что Ваня, контролируя ход работ, там и ночует. Лена же знала, что на ночь он уходит ко мне.
Ваня сразу предупредил меня, что будет отдавать свою зарплату Лене, пока та не устроится на работу[74]. Это решение мне показалось и правильным, и справедливым: я, отнявшая у нее мужа, чувствовала свою вину и потому меньше всего хотела сделаться еще и причиной ее материальных лишений.
― Я постараюсь писать как можно больше статей, ― утешал Ваня и себя, и меня. ― У нас будут гонорары.
Когда же, наконец, ремонт был закончен и Лена с Сережей поселились на Малой Никитской, Ваня все равно продолжал ходить к ним по вечерам ― чтобы уложить сына спать. «Лена с этим не справляется», ― коротко объяснял он свое поведение. И я верила ему. Но мне было жаль его времени, которое он тратил и на оставленный им дом, и на дополнительную работу; хотя статьи он старался писать у себя в издательстве, где занимал пост и.о. директора по науке, это ему не всегда удавалось, и нередко половину ночи он проводил за письменным столом.
Об оформлении брака мы не заговаривали, но однажды Ваня сказал:
― Я попросил Лену о разводе, но она хочет пока что скрыть это от родителей и знакомых... Знаешь, мне сделалось так ее жаль... И я дал слово, что оформим все это, когда она сама решит. Ты, конечно, не возражаешь? ― простодушно спросил он.
Не скрою, что-то в этот момент оборвалось в груди, но я бодро ответила:
― Конечно, нет! Ведь это не имеет никакого значения. Я и с Аросей прожила без всякой записи восемь лет и никогда об этом не помышляла.
― Как я люблю тебя!
И больше мы к этому разговору не возвращались.
Никогда не забуду восторга, испытанного нами в день первого салюта в Москве. Не помню почему, но мы оказались в тот момент у Центрального телеграфа. Еще было светло. И вдруг услышали артиллерийские выстрелы, а затем увидели в небе сноп разноцветных крупных искр. Раздались крики «ура!», «взяли Орел!» ― люди обнимались, целовались. И мы воспользовались случаем ― возможностью целоваться на улице. Радость царила неописуемая. Потом к салютам привыкли ― наши войска двигались на запад. Теперь все верили в победу, но, как оказалось, до нее оставалось еще почти два года...
