Нина Соротокина - Бенвенуто Челлини
Разговор шел на повышенных тонах, герцог то злился, то насмешничал, поэтому Бенвенуто кончил свои объяснения такими словами:
«— Все великие и труднейшие работы, которые я сделал во Франции при этом удивительнейшем короле Франциске, удались потому, что этот добрый король всегда поддерживал во мне дух помощью и щедрой оплатой, у меня работало до сорока человек. По этой причине я и успел сделать там так много. Государь, поддержите меня помощью, я надеюсь довести до конца работу, которая вам понравится, а если ваша светлость принизит мой дух и не подаст мне помощи, то ни я, ни любой другой человек не сможет сделать что-либо хорошо».
Призыв остался без ответа, да и сомнительно, чтобы Бенвенуто произнес перед этим суровым, недоверчивым и тщеславным человеком эти слова. Похоже, что весь этот разговор уже не «гримасы памяти», а чистый вымысел, потому что именно в правой ступне Персея при отливке случился изъян, который Бенвенуто благополучно поправил.
Описание предыдущей сцены не более чем гарнир к предстоящему действу, еще одна прибавка к характеристике Бенвенуто. Здесь не знаешь, чем больше восхищаться, работой великого скульптора или мастерством писателя. А. К. Дживелегов пишет: «…бегство из замка Св. Ангела и отливка Персея давно считаются классическими и фигурируют чуть ли не во всех итальянских хрестоматиях. Рассказ об отливке Персея особенно хорош: живописный, нервный, словно трепещущий теми чувствами, какими кипел в тот момент Бенвенуто, словно писал он не через много лет, а сейчас же, когда еще не успела остыть ни дикая тревога, что отливка не удастся, ни такое же дикое торжество, что она увенчалась успехом».
«И так, набравшись бодрости, изо всех сил и тела, и кошелька, и те немногие деньги, что у меня оставались, я начал с того, что раздобылся несколькими кучами сосновых дров, каковые получил из бора Серристори…» Затем Бенвенуто сделал кожух, то есть одел Персея в заготовленные несколько месяцев назад глины, кожух «опоясал с великим тщанием железами» и начал на медленном огне через множество душников вытапливать воск. «И когда я кончил выводить воск, я сделал воронку вокруг моего Персея, то есть вокруг сказанной формы, из кирпичей, переплетая один поверх другого и оставляя много промежутков, где бы огонь мог легче дышать; затем я начал укладывать туда дрова, эдак ровно, и жег их два дня и две ночи непрерывно… и после того, как сказанная форма отлично обожглась, я тотчас же начал копать яму…» В приготовленную яму Бенвенуто с помощью воротов и веревок осторожно опустил свою форму. Затем «начал обкладывать ее той самой землей, которую я оттуда вынул; и по мере того, как я сам возвышал землю, я вставлял ее душники, каковые были трубочками из жженой глины, которые употребляются для водостоков и других подобных вещей. Когда я увидел, что я отлично ее укрепил… вставляя эти трубки точно в свои места, и что все мои работники точно понимали мой способ… я обратился к моему горну, каковой я велел наполнить множеством медных болванок и других бронзовых кусков; и расположив их друг на дружке тем способом, как нам указывает искусство, то есть приподнятыми, давая дорогу пламени огня, чтобы сказанный металл скорее получил свой жар и с ним расплавился и превратился в жидкость».
Дальше пошли в дело сосновые дрова. Горн гудел, жар был страшный, и это привело к тому, что загорелась крыша. И это несмотря на то, что начался дождь и с огорода в мастерскую ветер гнал воду. Работники уже не думали о том, что крыша на них может упасть, главное, дождь мог остудить горн. Бенвенуто от усталости буквально валился с ног и в какой-то момент не выдержал. Ему казалось, что он умирает. Скоротечная лихорадка, так Бенвенуто охарактеризовал свою болезнь. Крышу с грехом пополам потушили. Народу в мастерской было много, Бенвенуто успел сказать своему верному Бернардино из Муджелло: «Следи за горном, металл скоро будет готов, делай так, как я тебя учил» — и буквально пополз к постели.
Ему было так плохо, что он был совершенно уверен, что не доживет до утра. Дальше мистика. Бенвенуто провалялся в бреду около двух часов. Он явно видел, как в комнату вошел человек, изогнутый как буква S, «и начал говорить некоим звуком голоса печальным, удрученным, как те, кто дает душевное наставление тем, кто должен идти на казнь»:
— Бенвенуто, твоя работа испорчена, и уже ничего нельзя поправить.
Он вскочил с постели как безумный и начал одеваться, крича:
— Это — предательство, учиненное с умыслом! Я разберусь! Перед смертью я оставлю такое свидетельство миру, что не один останется изумлен!
В «Трактате» он описывает эту сцену куда более прозаично. Ужас был, страх был и обида, и горе, но никакой мистики. Просто в комнату, где корчился больной Бенвенуто, пришел подмастерье и сказал, что работа загублена. А далее все по тексту.
Он бросился в мастерскую и застал там всех в полном испуге и растерянности. Бенвенуто посмотрел на горн и увидел, что металл сгустился, получилось «тесто». И тут «умирающий», ощутив прилив новых сил, стал, словно «в бесовском неистовстве», быстро отдавать приказания, мастеровые выполняли их безоговорочно. Надо было принести из соседнего дома мясника ранее обещанные дубовые, хорошо просушенные дрова, защитить мастерскую от ветра и дождя, тумаки летели направо и налево. Принесенными дровами Бенвенуто заполнил зольник, дуб дает большое тепло, металлическое «тесто» нагрелось, оно стало светлеть и сверкать. В «тесто» Бенвенуто добавил «полсвинки олова» (около 60 фунтов), рабочие принялись его размешивать шестами, вскоре оно стало жидким.
Вдруг раздался страшный грохот, будто молния сверкнула. Из-за этого ужаса «всякий растерялся, а я больше других». Оказывается, крышка горна треснула, поднялась, и бронза полилась наружу. Бенвенуто приказал рабочим ударить по обеим втулкам. «И, увидав, что металл не бежит с той быстротой, как обычно, сообразив, что причина, вероятно, потому, что выгорела примесь благодаря этому страшному огню, я велел взять все мои оловянные блюда, и чашки, и тарелки, каковых было около двухсот, и одну за другой я их ставил перед моими желобами, а часть их велел бросить в горн; так что, когда всякий увидел, что моя бронза отлично сделалась жидкой и что моя форма наполняется, все усердно и весело помогали мне и повиновались».
Когда было ясно, что форма наполнилась, Бенвенуто встал на колени, сотворил молитву, а потом, на том же дыхании, «припал к салату на тарелке». Он поел и выпил со своими работниками, лихорадку как рукой сняло. Наутро он встал здоровым, а семья закупила взамен оловянной посуды глиняную и деревянную, все пребывали в замечательном настроении. Бенвенуто считает, что охлаждение металла и превращение его в «тесто» произошло не по вине его болезни, и не по недосмотру, и не из-за дождя, а из-за сознательного предательства двух подосланных майордомом Риччи мастеровых. Оставим это на совести и Риччи, и Бенвенуто.
