Норберт Фрид - Картотека живых
- Для кошки? Неплохая мысль, - засмеялась Иолан. - Дай-ка мне его, Като, посмотрю, что скажет наша киска.
Като подала гребешок, и Иолан осторожно провела им по спине котенка.
- Слышите, как мурлычет эта франтиха? - спросила она тоном счастливой мамаши.
- Ты тоже мурлычешь, - прищурилась на нее Като. - И что только с тобой, девушка, сталось? Когда мы утром уходили из лагеря, я думала, что тебя и в живых не застану, так ты боялась Кобыльей Головы. А сейчас тебя словно подменили. Она тебя не била?
Иолан покраснела и покачала головой.
- Сегодня даже пальцем не тронула. И раздеваться не заставляла. Может быть, она не такая плохая, как мы думали...
Като стала серьезнее и поддакнула для вида:
- Может быть. Кстати говоря, буфетчик, что подарил мне гребенку, тоже немец.
- А что он хотел за эту гребенку, скажи, Като, - приставали подруги. Поцелуй?
- Даже и не знаю, - медленно ответила та. - Я ему улыбнулась, как обычно, а он ухватил меня за талию и заглянул в глаза. Тут, видно, он сразу понял, что я вот-вот пырну его кухонным ножом, который был у меня в руках. Ну, он и отцепился.
- А ты бы его и в самом деле пырнула? - изумилась Иолан.
- Факт! - сказала Като.
С минуту все молчали, потом Илона прошептала:
- Вот и надо было принести не расческу, а нож.
- Я так и хотела, - призналась скуластая девушка. - Но этот чертов буфетчик сразу убрал его под замок, где деньги.
Для девушек, работавших на стройке Молля, ужин подали в бараки: Беа и Эржика притащили две большие бадейки с похлебкой. В мужском лагере было иначе: всем пришлось, как обычно, выстроиться в хвост, хотя после шестнадцати часов на ногах - утренняя перекличка, переход, тяжелая работа люди просто падали от усталости. От ворот капо погнали заключенных прямо к кухне, и все же Юлишка обнаружила, что пришло много меньше людей, чем ожидалось. Один из поляков умер на стройке, человек тридцать тяжелобольных не смогли сами вернуться в лагерь. Товарищи донесли их на спинах или на носилках, наскоро сбитых из досок, и положили на апельплаце, рядом с теми, кто умер.
Утром, когда нужно было вовремя доставить заключенных на работу, поезд за ними пришел точно, минута в минуту. Но никто не беспокоился о том, чтобы вечером они так же быстро попали домой. Долго ждали вагонов, еще дольше паровоза. Переход от железнодорожной насыпи до лагеря, утром занявший двадцать минут, сейчас длился целый час. То один, то другой узник падал и отставал. Усталые, озлобившиеся конвойные били чаще и беспощаднее, чем днем. Кто-то из них даже стал стрелять под ноги отстающим.
'Заключенные покрепче несли больных, шатаясь под их тяжестью, другие тоже шли с трудом. Едва закрылись ворота, часть людей сразу же разбежалась по баракам, махнув рукой на горячую пищу. Но у большинства голод был сильнее усталости, и они послушно стали в очередь за ужином. Хлеб они в последний раз получили и съели еще вчера вечером, а в утренней суматохе не было даже времени выдать им обычный кофе-бурду. Только в полдень они получили у Молля немного жидкого горохового супа, который наливали в ржавые консервные банки, собранные буфетчиком для сдачи в утиль. И в самом деле, где ему было взять другую посуду для одиннадцати тысяч новых рабочих? Консервных банок нашлось штук девятьсот, и они имели то преимущество, что были невелики и из них можно было пить, как из кружек. Никому не понадобились ложки. И каждый, быстро опорожнив банку, передавал ее товарищу. Когда кто-нибудь жаловался, что этот гороховый брандахлыст даже не горяч, буфетчик пожимал плечами: "А будь он горячий, вы бы не удержали банки в руках!"
Кружка mollsuppe нем.)> пока что была единственной едой за день. Теперь, вечером, людям полагался еще обычный lagrsuppe нем.)>{20} и позднее, в бараке, четверка хлеба с маргарином. Многие лезли за супом без очереди - капо, блоковые, штубаки: как же, мол, они смогут следить за порядком и быстро нарезать порции хлеба и маргарина для своих команд, если им самим придется стоять в хвосте? Таким образом, проминенты получили похлебку в первую очередь. Но ведь проминент не станет есть "в стоячку", около кухни. Он возьмет миску с собой, удобно расположится в своем бараке, подогреет похлебку на камельке, заправит ее жиром и посолит, насушит гренок, мелко накрошит их в суп...
Так вышло, что большая часть посуды исчезла в бараках, а у дымящегося котла толпилась длинная очередь "мусульман" и ругала девушек, которым не во что было разливать суп. Лейтхольд ничего не предпринимал и только с немым восхищением смотрел на энергичную Юлишку, которая с палкой в руке ходила по рядам, все замечала и покрикивала на людей. Тех, кто проявлял чрезмерное нетерпение и лез к пустым мискам, она била по рукам, а тех, кто, по ее мнению, ел слишком медленно и не освобождал посуду, била еще больнее. Около кухни стоял шум, крик, суетня, "служба порядка" отсутствовала. Было уже десять часов вечера, а очередь, казалось, даже не уменьшилась. Может быть, дело в том, что в нее затесались лишние претенденты? Юлишка уверяла, что некоторые ловкачи, получив похлебку, становились в очередь по второму разу. Это было не исключено, но вместе с тем несомненно, что у большинства "мусульман" до сих пор не было во рту маковой росинки. А тут еще погасили свет и раздался звон рельса: "Воздушная тревога!"
- По баракам! - заорали капо. Им-то хорошо, они наелись, утерли жирные губы и не прочь были поспать.
- Марш по домам!
Лейтхольд тоже зашевелился, вспомнив, что ведь он начальник, и закричал в темноту:
- Прекратить выдачу еды! Немедленно!
Впереди началась возня и суматоха. Узники, после часового ожидания наконец добравшиеся до котла, протягивали миски, громко кричали, упрашивая выдать им порции. Кухарки хотели было сжалиться, но на них напирала вся очередь; люди, лишившиеся ужина, проталкивались вперед. "Ради бога, тише, ошпаритесь!" - кричали Беа и Эржика, размахивая поварешками и отступая от котлов. Юлишка уже ничего не видела и яростно молотила палкой во все стороны. Один котел действительно перевернулся, какой-то заключенный взвизгнул нечеловеческим голосом, этот визг перекрыл даже общий рев. Юлишка еще раз попыталась навести порядок, но кто-то смаху влепил ей оплеуху. Она отскочила, выбралась из толпы и устремилась туда, откуда слышался голос Лейтхольда: "Перестаньте же выдавать еду, говорю вам!"
Наткнувшись на кюхеншефа, Юлишка чуть не бросилась к нему на шею.
- Это я, герр кюхеншеф... - всхлипывала она. - Меня хотели убить... спасите!
Лейтхольд сам не понимал, как это произошло, но вот он уже прижал Юлишку к себе и вместе с ней отступил к кухонным дверям. Сейчас шеф кухни уже не был перепуганным инвалидом, сейчас он был защитником женщины! Неожиданный прилив сил захватил его и понес.
