Александр Лацис - Почему плакал Пушкин?
Поскольку редакция «ЛГ» не сочла нужным исправить свою оплошность, трудно поверить в случайность произведенной подмены.
Остается выразить признательность редакции журнала «НОЙ», решившейся еще раз нарушить традицию смущенного замалчивания, традицию умышленного разрыва и скособочивания облика великого поэта и его столь незаурядных тайных потомков.
Позвольте напомнить начало и конец стихотворения «Гречанке»:
Ты рождена воспламенять
Воображение поэтов…
………………………
Мне долго щастье чуждо было,
Мне ново наслаждаться им.
Комментаторы ошиблись, не обратили внимания на то, что гречанкой по материнской линии была Екатерина Раевская, в замужестве Орлова.
Поэт включил это стихотворение, пометив его 1822 годом, в раздел «Послания». Под каким номером?
Нетрудно догадаться. Это судьбоносное число мы вычислили, а Пушкин помнил. И не отказал себе в удовольствии в честь своего личного праздника поставить его под номером – тринадцать!
11 июня 1996Персональное чучело
Когда укоренившийся или вновь найденный факт противостоит ясному представлению – не надо спешно сдвигать черты личности. Прежде всего надо взять под сомнение факт.
В числе тех, кто не раз попадал в плен давних напраслин и новых толкований – американский исследователь и романист Ю. Дружников. Ему удалось написать книгу самобытную по замыслу и увлекательную по исполнению – «Узник России. По следам неизвестного Пушкина». Тем огорчительней, что автор иной раз пересказывает затверженные недоразумения.
Справедливо наблюдение, принадлежащее, помнится, П. Вяземскому:
«Поэт легко писал оскорбительные эпиграммы… никогда не забывал свести счеты». Но далее читаем: «и лишь один человек, по мнению Ахматовой, был исключением из этого жизненного правила поэта». Легким пером Ю. Дружников развертывает поразивший его якобы несомненный «странный парадокс»: «…генерал Бенкендорф постоянно притеснял Пушкина, держал, как собаку на цепи, но о нем поэт даже не заикнулся: ни недоброго слова, ни высказанной обиды, ни гневного письма, ни недоброго упоминания, ни эпиграммы».
Впечатление вроде бы верное. Жаль, что оно не насторожило, не призвало к дополнительному углубленному поиску. Колючие письма, «недобрые упоминания», эпиграммы – да, их не видно. Но это не значит, что ничего подобного не было. Начнем с отнюдь не безропотного письма к Бенкендорфу от 24 марта 1830. Публикуем его с небольшими сокращениями, в нашем переводе с французского.
«Невзирая на четыре года ровного поведения, я не смог достичь доверия властей. С прискорбием примечаю, что самомалейшие мои шаги пробуждают подозрение и лжетолкование.
Простите, досточтимый генерал, вольность сих сетований, но ради бога благоволите на минутку войти в мое положение и посмотрите, сколь оно затруднительно. Оно столь непрочно, что беспрестанно я нахожусь в ожидании некоего нещастия, которого не могу ни предвосхитить, ни избегнуть.
Если доселе я не претерпел опалы, сим я обязан не разумению моих прав, моего долга, но исключительно вашему личному благоволению. Однако, ежели завтра вы не будете более министром, послезавтра меня посадят под запор.
Г-н Булгарин, который рассказывает, что имеет на вас изрядное влияние, превратился в моего злейшего врага из-за одного неодобрительного суждения, каковое он вменяет мне….я считаю его способным на всё. Я не могу не предуведомить Вас о моих отношениях с этим человеком, ибо он в состоянии причинить мне бесконечно много зла».
Письмо это крайне взволнованное, и только? Нет, оно тщательно обдумано. Попробуем прочесть его не буквально, а с каверзной подковыркой. Получится примерно следующее.
«Если завтра отдаст богу душу царь Николай, вы тут же меня упрячете. Впрочем, я не берусь предугадать, насколько прочным будет в сем случае ваше положение, о почтенный генерал, чьим слугой имею честь пребыть, и прочее и прочее».
Наше предположение не чисто фантастическое. Незадолго до того, в конце 1829 года, Николай тяжело болел, еле поправился. В случае чего кто оказался бы на какое-то время у власти? Военный министр граф Чернышев, относившийся к своему ближайшему сопернику с крайней ненавистью. Вот какая обстановка была скрыта за фразой «ежели завтра вы не будете более министром»…
Мемуаристы упоминали о двух обстоятельствах, в конечном счете определивших гибельную судьбу поэта. По мнению одних – то была женитьба. По мнению других – эпиграммы на особ.
Какие эпиграммы? На каких особ?
Вполне возможно, что воспоминатели имели в виду Уварова. Но только ли его одного? Не последним по счету тут должен быть назван Бенкендорф.
На него не было эпиграмм?
Были. И не одна.
Что такое эпиграмма? Краткое сатирическое стихотворение.
По другому определению, – любое, не обязательно краткое, но остроумное и язвительное «нападение» на определенное лицо.
В счет идут и «вставные» эпиграммы, то есть попутные выпады, где бы они ни объявились, – в очередной главе поэмы, в послании, или в стансах.
Нельзя предполагать невозможное. Печатать эпиграммы на шефа жандармов – дело несбыточное, немыслимое, почти безумное?
«Нельзя» не означает «невозможно». Для поэта сатирического, гражданского – долг чести: не отступать перед препятствиями. Вот почему поэт нередко подменял истинную мишень – чучелом.
Для каждого высокого клиента создавалось свое персональное чучело.
Обещанная царская милость – «я сам буду твоим цензором» – обернулась тем, что эту роль, роль высочайшего цензора, перехватило Третье отделение.
Возникла еще одна цензурная застава. Без ее ведома не дозволено печатать даже мелкие произведения. Не разрешают читать вслух свои новые сочинения без предварительного ознакомления.
И еще была нахлобучка в ответ на записку «О народном воспитании».
Впрочем, причем здесь Бенкендорф? Разве не являлся его ответ точным изложением мнения царя?
Пушкин был превосходно осведомлен:
«Мнение царя» лишь повторяло заключение, подготовленное в самом Третьем отделении.
Заглянем в письмо Бенкендорфа:
«Принятое Вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее Вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей.
Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному.
