Борис Соколов - Арманд и Крупская: женщины вождя
В следующем письме, отправленном в начале июля, Крупская опять выражала беспокойство здоровьем Инны и ее малыша, наказывала: «Ешь ты, девочка моя, побольше — надо это для ребетенка. О том, чтобы понянчить его, не приходится мечтать, а как хорошо бы была Подумай, привык бы ко мне, ручонки протянул, улыбнулся. Так я хотела когда-то ребеночка иметь. Ну, карточку пришли. У меня очень бедное воображение, и я никак не могу вас себе представить в незнакомой мне обстановке.
Пиши почаще. Я совсем теперь одна на свете. К В. нельзя входить совершенно последние дни, он ужасно сердится, если кто входит. Последние две недели в настроении произошел перелом в худшую сторону. Вообще в какой-то момент кажется, что хуже ничего не может быть, а потом наступает еще хуже. Впрочем, сегодня я настроена очень мрачно и лишь зря вас расстраиваю. Доктора говорят, что это пройдет. Последние дни В. подхватил еще малярию, которая его очень ослабила. А погода отвратительная, как назло.
Так вот и живем. Я встаю, если удастся, чем раньше, часов в 5, и утром занимаюсь немного, а потом уже становлюсь ни на что не способной. Впрочем, бывает и полегче. Третьего дня, например, В. вывезли на солнышко, и он все улыбался, а когда заснул, я пошла за ягодами, набрала цветов полевых, свела знакомство с рабочими совхоза».
Да, жизнь у Крупской во время болезни мужа была очень тяжелой. И неслучайно только дочерям Инессы Арманд она изливала душу (с сыновьями столь близких отношений все же не сложилось). Надежда Константиновна так мечтала иметь детей, но Бог им с Ильичом детей не дал. И дочери Инессы Федоровны стали для Крупской словно ее собственными. Ведь это были дети самого близкого Ильичу человека, трагически рано погибшего. В восприятии Надежды Константиновны на них как бы ложился ленинский отсвет. И еще она предчувствовала, что Ильич врядли поправится, да и жить ему осталось уже недолго. А после смерти Ленина единственными близкими людьми останутся Инна и Варя. К сыну Инны Крупская относилась почти как к собственному внуку.
Июльское письмо к дочерям Инессы писалось в период, когда у Ленина произошло очередное обострение болезни. Вот что об этом рассказал Владимир Петрович Осипов, выдающийся психиатр, академик, лечивший Ленина: «Около 22 июня начинается новое и последнее обострение болезни, которое продолжалось около месяца. У него было в то время состояние возбуждения, были иногда галлюцинации, он страдал бессонницей, лишился аппетита, ему трудно было спокойно лежать в постели, болела голова, и он только тогда несколько успокаивался, когда его в кресле возили по комнате… Во второй половине июля обострение затихло, здоровье снова стало улучшаться, и уже скоро Владимир Ильич мог выезжать в парк около дома, в котором он жил; восстановился сон, улучшился аппетит, он пополнел, чувствовал себя бодрым, появилось хорошее настроение, и, конечно, первое, чем он заинтересовался, — это снова речевые упражнения.
Уход за ним был безукоризненный. Все хозяйственные заботы лежали на его сестре, Марии Ильиничне Ульяновой (неспособность Крупской к ведению домашнего хозяйства была хорошо известна. — Б. С.), а весь уход, так сказать, духовный приняла на себя Надежда Константиновна Крупская… Эти две женщины жертвовали для него всеми личными интересами и окружали его всевозможными удобствами… До этого обострения речевые упражнения производил врач, а здесь Владимир Ильич выразил жестами определенное желание, чтобы речевые упражнения вела Надежда Константиновна. Он, видимо, не хотел, чтобы этот его речевой недостаток видели другие, это было ему неприятно. Надежда Константиновна опытный педагог, но для этих занятий нужно иметь специальные знания. Поэтому мы каждый вечер собирались и давали ей определенную инструкцию, и таким образом под нашим руководством она проводила эти занятия, протекавшие весьма успешно».
29 июля 1923 года председатель финансового комитета ЦК и Совнаркома Евгений Алексеевич Преображенский писал своему другу и соавтору по «Азбуке коммунизма» Николаю Ивановичу Бухарину о двух посещениях Ленина — вскоре после июньского кризиса и позднее, когда дело опять пошло на поправку: «Во время первого посещения… говорил и с Надеждой Константиновной, и с Марией Ильиничной очень подробно. Старик находился тогда в состоянии большого раздражения, продолжал гнать даже Ферстера и др., глотая только покорно хинин и йод, особенно раздражался при появлении Н. К., которая от этого была в отчаянии и, по-моему, совершенно зря, против желания. И, все-таки, к нему ходила.
Второй раз, 4 дня тому назад, я снова поехал… Только что вошел вниз, с Беленьким (начальником охраны Ленина. — Б. С.), как в комнате справа от входа Беленький мне показал рукой в окно, сказал: «Вон его везут». Я подошел к закрытому окну и стал смотреть. На расстоянии шагов 25-ти вдруг он меня заметил, к нашему ужасу, стал прижимать руку к груди и кричать: «Вот, вот», требовал меня. Я только что приехал и еще не видел М. И. и Н. К. Они прибежали, М. И., взволнованная, говорит: «Раз заметил, надо идти». Я пошел, не зная точно, как себя держать и кого я, в сущности, увижу. Решил все время держаться с веселым, радостным лицом. Подошел. Он крепко мне жал руку, я инстинктивно поцеловал его в голову. Но лицо! Мне стоило огромных усилий, чтоб сохранить взятую мину и не заплакать, как ребенку. В нем столько страдания, но не столько страдания в данный момент. На его лице как бы сфотографировались и застыли все перенесенные им страдания за последнее время. М. И. мигнула мне, когда надо было уходить, и его провезли дальше. Через минут пять меня позвали за стол пить вместе с ним чай. Он угощал меня жестами малиной и т. д. и сам пил из стакана вприкуску, орудуя левой рукой. Говорили про охоту и всякие пустяки, что не раздражает. Он все понимает, к чему прислушивается. Но я не все понимал, что он хотел выразить, и не всегда комментарии Н. К. были правильны, по-моему. Однако всего не передашь. У него последние полторы недели очень значительное улучшение во всех отношениях, кроме речи. Я говорил с Ферстером. Он думает, что это не случайное и скоропроходящее улучшение, а что улучшение может быть длительным…»
Казалось, что дела Ленина медленно, но идут на поправку. В августе Ильич вновь просил читать ему газеты. Медсестра Т. М. Белякова, ухаживавшая за Лениным в Кремле, а потом в Горках, вспоминала: «С радостью всегда встречал Владимир Ильич появление Марии Ильиничны. Вечером терпеливо ждал ее возвращения из редакции «Правды». А если она почему-либо задерживалась, просил позвонить, узнать, когда приедет. Мария Ильинична возвращалась с работы почти всегда со свежим, пахнущим типографской краской номером «Правды». Она брала маленькую скамеечку и подсаживалась к изголовью Владимира Ильича. Сначала рассказывала ему редакционные новости, а затем читала наиболее интересные заметки и статьи, помещенные в газете. Некоторыми материалами Ленин оставался недоволен, считал печатание их на страницах центрального партийного органа ошибочным. Просил Марию Ильиничну сообщить об этом редколлегии «Правды». Другие статьи, наоборот, одобрял, говорил, что их в газете надо было поместить на самом видном месте, сопроводить редакционным комментарием…
