Александр Дюма - Путешествие в Египет
- Король франков,- сказал он,- что ты пожалуешь мне за то, что я избавил тебя от врага, собиравшегося предать тебя и, забрав у тебя Дамьетту, лишить тебя жизни?
Но Людовик ничего не ответил, может быть, оп не понял слов убийцы, а может быть, не желал показать, будучи королем, что одобряет убийство другого короля. Тогда эмир, приняв его молчание за проявление гордыни, извлек кинжал, которым только что рассек грудь Туран-шаха, и приставил к сердцу короля:
- Король франков, разве ты не знаешь, что теперь я распоряжаюсь твоей жизнью?
Король скрестил руки па груди и презрительно улыбнулся. Гнев, как пламя, озарил лицо убийцы.
- Король франков,- крикнул оп изменившимся от ярости голосом,- посвяти меня в рыцари, или ты погиб.
- Прими христианство,- ответил ему король,- и я посвящу тебя в рыцари.
То ли Октай не питал истинно дурных намерений по отношению к своему пленнику, то ли на него подействовало спокойствие короля, но, ничего не сказав, он медленно вложил кинжал в ножны и удалился.
А на галере Жуанвиля в это время происходило следующее: туда поднялись остальные эмиры с обнаженными мечами в руках и с боевыми топорами на шее, крича и угрожая. Жуанвиль спросил у мессира Бодуэ- на д'Ибелена, понимавшего язык сарацин, что нужно этим лиходеям. Судя по их словам, ответил рыцарь, они пришли отрубить головы пленным. Жуанвиль обернулся и увидел, что все его люди исповедуются у священника церкви Троицы; это подтверждало справедливость слов мессира Бодуэна; не помня за собой грехов, Жуанвиль опустился на колени перед мамлюками и, осенив себя крестным знамением, подставил шею, примирившись со своей участью; он только произнес:
- Так умерла святая Агнесса.
Но пока он стоял па коленях, мессир Гюн д'Элен, коннетабль Кипра, также ожидавший смерти, попросил исповедать его. Жуанвиль согласился и, как умел, отпустил ему грехи, но из всего услышанного доблестный сенешаль, поднявшись на ноги, не смог бы повторить ни слова. В это время появился Октай и велел убрать сабли, топоры и кинжалы. Мамлюки повиновались, а христиане, как испуганное стадо баранов, устремились па корму галеры; на носу же держали совет мамлюки. Приняв какое-то решение, они сели в лодки и направились к королевской галере.
На сей раз они повели себя иначе; молча поднявшись на борт, они смиренно предстали перед Людовиком со словами: на все воля всевышнего, и ничто в мире не совершается помимо него; христиане должны забыть все происшедшее у них на глазах; сделанного не воротишь, а мамлюки требуют от короля лишь исполнения договора, заключенного с султаном. Король ответил, что готов, но мамлюки рассудили так: король дал обещание Туран-шаху, а не его преемнику, и поэтому обещание следует повторить. Король не возражал; тогда обе стороны выдвинули доверенных лиц, чтобы составить условия нового соглашения.
Вот клятва, которую должны были принести мамлюки:
"Первое. Если они не сдержат своих обещаний и клятв, пусть они будут опозорены п обесчещены, как тот мусульманин, что за грехи был приговорен совершить паломничество в Мекку с непокрытой головой.
Второе. Если они не сдержат своих обещаний и клятв, пусть они будут опозорены и обесчещены, как тот мусульманин, что, разведясь с женой, взял ее снова до того, как увидел ее в постели с другим мужчиной.
Третье. Если они не сдержат своих обещаний и клятв, пусть они будут опозорены и обесчещены, как тот мусульманин, что ест свинину".
Мамлюки же потребовали от короля такой клятвы:
"Первое. Если король не сдержит своих обещаний и клятв, он добровольно распрощается с богом, с его достойной матерью, с двенадцатью апостолами и со всеми прочими мужами и женами, обитающими в раю.
Второе. Если король не сдержит своих обещаний и клятв, он будет объявлен клятвопреступником, как тот христианин, что предал своего бога, свое крещение и свою веру п, презрев бога, плюет па крест и попирает его ногами".
Людовик ответил посланникам эмиров, что готов дать первую клятву, но ни одна сила в мире не заставит его произнести вторую, которая есть не что иное, как святотатство.
Услышав этот ответ, мамлюки пришли в сильное волнение и стали кричать, что они принесли клятву, предложенную королем, а сам оп отказывается выполнить это. Один из послов сказал, что знает, откуда идут сомнения и замешательство - не от самого короля, а от его советника - патриарха Иерусалима.
Эмиры снова сели в лодку и в третий раз подплыли к кораблю Людовика. Он по-прежнему сохранял твердость и присутствие духа; несмотря на все угрозы, решение его было непоколебимо, и, полагая, что, как сказал посол, побуждает его к этому патриарх Иерусалима, мамлюки схватили священнослужителя, привязали этого почтенного восьмидесятишестилетнего старца к мачте и на глазах короля так сильно стянули ему руки веревкой, что брызнула кровь. Но страстотерпец, готовый снести любые муки ради других, не мог убедить короля, также готового претерпеть подобные муки, изменить свое решение, хотя и кричал ему:
- Клянитесь, сир, клянитесь без боязни, я беру этот грех на свою душу.
Король отвечал, что лучше умрет как честный христианин, чем будет жить, прогневив бога и богородицу. Наконец, когда старик потерял сознание, а король по-прежнему не желал клясться, мусульмане отвязали патриарха. Они согласились довольствоваться словом короля - самого гордого христианина, виденного доселе на Востоке.
В тот же вечер Людовик отправил посланника к королеве, наказав ей немедленно отправиться в Экс, ибо Дамьетта будет сдана через день. Получив его послание, Маргарита, прикованная к постели, еще не оправившаяся от родов, тотчас же поднялась, предпочитая поставить под угрозу свою жизнь, нежели хоть на миг оказаться во власти неверных; и, когда па следующий день король прибыл в шатер, который оп велел раскинуть на небольшом удалении от городских стен, его супруга и сын уже находились в открытом море, иначе говоря, в безопасности.
Дамьетта опустела; в ней пребывали только больные, оставленные заложниками до тех пор, пока король не заплатит наличными двести тысяч ливров, то есть половину условленной суммы, и не пришлет из Экса остаток выкупа. Чуть свет сарацины вошли в город, ведомые мессиром Жоффруа де Саржином, отдавшим ключи от города адмиралам; затем приступили к выплате двухсот тысяч ливров.
Отсчет производился на вес; за один раз можно было взвесить десять тысяч ливров. Эта процедура продолжалась с утра субботы до трех часов пополудни воскресенья, н, чтобы все выглядело законно, при этом неотлучно находился король.
После того как были взвешены последние десять тысяч ливров, король вернулся в свой шатер и занялся подготовкой к отъезду. Он уже собирался покинуть шатер, когда мессир Филипп де Монфор, проводивший денежные расчеты с сарацинами, признался, что обманул их на один вес; тогда, несмотря на уговоры своих подданных, с ужасом взиравших на то, как король вновь направился в логово неверных, он передал им десять тысяч ливров.
