Саймон Моррисон - Лина и Сергей Прокофьевы. История любви
Но на самом деле в августе никто с Линой не виделся. Ольга так и не узнала, что стало с дочерью, а Лина не узнает, что случилось с матерью.
Все попытки получить выездную визу были напрасны. Святослав, видя отчаяние матери, в середине августа написал отцу суровое письмо. Впрочем, начал он вполне мирно, рассказав о летнем отдыхе на Финском заливе на курорте Терийоки, аннексированном советскими войсками в 1944 году. Святослав поделился впечатлениями от ленинградских музеев. В городе на Неве он побывал в четвертый раз, но первые две поездки не помнил, поскольку был слишком мал. Потом Святослав рассказал о своем все еще слабом здоровье, сообщил, что хочет получить водительские права, и написал о приближающихся экзаменах в архитектурном институте.
Святослав намекнул, что желает создать свою семью и, рискуя обидеть отца, многозначительно прибавил – «если у меня будут свои дети, надеюсь, они получат больше тепла», – их с братом постоянно занятый собственными делами отец вниманием не баловал[467]. Мать, сообщил Святослав, провела лето в Москве. Здоровье ее оставляет желать лучшего, да и состояние духа остается угнетенным, ведь «здоровье бабушки резко ухудшилось, а в ее возрасте, учитывая, через что ей пришлось пройти, я думаю, что это конец»[468]. Взывая к совести отца, Святослав напомнил ему о последствиях ухода из семьи. «За прошедшие несколько лет маме пришлось столкнуться со многими трудностями, и все эти трудные, страшные годы они с бабушкой мечтали увидеться снова, хотя бы в последний раз»[469]. В последнем письме Ольги дочери и внукам столько горя, что Святослав едва сдерживал слезы, читая его. «Как было бы хорошо, если бы ты помог маме, – пишет он отцу. – Тебе это, похоже, не составит труда, для тебя это, по крайней мере, намного проще, чем для бедной мамы, которая безуспешно боролась на протяжении долгого времени, расходуя силы и нервы. Я бы с радостью помог ей, если бы только мог»[470].
Но Сергей не помог Лине получить выездную визу – впрочем, скорее всего, он был не в состоянии это сделать. Его вмешательство, вопреки мнению Святослава, только ухудшило бы их жизнь, к тому же в то время Прокофьев сам находился в опасном положении. При Сталине известные творческие деятели то получали похвалы, то подвергались гонениям. Иногда они сами не понимали, почему их удача так резко переменилась. Непостоянство культурной политики рушило карьеры. Играли свою роль споры между организациями, разногласия с членами правительства и, конечно, личное соперничество. Власть режима была абсолютной, поскольку не соблюдала ни правил, ни закономерностей. В том, что в 1948 году положение Прокофьева резко изменилось, были виноваты не идеологические соображения, а бюрократическая борьба и финансовые проблемы.
В 1938 году Сергей заслужил благосклонность советского дипломата Потемкина, народного комиссара обороны Ворошилова и других высокопоставленных представителей власти, но десять лет спустя это не помогло ему сохранить высокое положение. 10 февраля 1948 года было опубликовано постановление Центрального комитета, которое объявляло оперу малоизвестного композитора Вано Мурадели «Великая дружба» «порочным антихудожественным произведением». Однако в последних абзацах стало ясно, что истинная цель судьбоносного постановления – критика советской музыкальной элиты и тех, кто оказывает ей поддержку. Прокофьев, Шостакович, Мясковский и еще несколько известных композиторов были названы представителями антинародного формалистического направления. Подпав под влияние модернистических тенденций, они отпугивают собственных слушателей и отказываются от понятных и доступных форм в пользу сомнительных абстракций. Во время войны всем этим композиторам расточали похвалы, однако Центральный комитет неожиданно дал произведениям иное толкование, объявив их упадническими.
Советских композиторов и раньше сбрасывали с пьедестала, но до этого Сергею удавалось избегать публичной отповеди. Но теперь он оказался в центре скандала. Давний покровитель, помощник и друг Сергея, занимавший высокий пост в Союзе композиторов, Левон Атовмян, в 1946 году предоставил ему огромную беспроцентную ссуду на покупку дачи на Николиной Горе. Ревизии, проведенные в Союзе, выявили эту и другие непозволительные ссуды и выплаты, и Атовмян лишился работы, чудом избежав тюрьмы. 150-тысячную ссуду следовало возместить полностью, но у Сергея не было таких денег; после 10 февраля он лишился почти всех источников дохода. Некоторые сочинения Прокофьева были запрещены, несмотря на то что до 1948 года их всячески восхваляли. Мало того, со сцены исчезли даже те произведения, которые не были запрещены. В последнем письме Пайчадзе Ольга жаловалась, что Сергей стал «ужасно скупым» по отношению к семье. Но в то время у него самого не было денег[471].
Сергей обращался в Союз композиторов с почтительными письмами, в которых извинялся за допущенные ошибки, но все напрасно. Председатель Союза композиторов Тихон Хренников не хотел прощать композитора, хотя, возможно, это зависело не от него. Вслед за этим на Сергея обрушился новый удар. Советский режиссер Сергей Эйзенштейн умер на следующий день после опубликования постановления. Ему было всего 50 лет, и он должен был закончить вторую серию фильма «Иван Грозный», над которым работал во время войны вместе с Сергеем. Вторая серия была отправлена на доработку лично Сталиным. Сохранилась пленка, на которую снято прощание с Эйзенштейном. На ней можно увидеть Сергея с бледным, напряженным лицом.
Ушли годы на то, чтобы оправиться от финансовых последствий постигшего Прокофьева удара, но здоровье его так и не восстановилось. Оставшиеся пять лет жизни он почти не выходил из больниц и санаториев. Возможно, самый выдающийся музыкальный гений XX века был вынужден опуститься до мелких заказов, создавая произведения, не вдохновлявшие ни автора, ни слушателей. Особенно ярким примером творческой неудачи была опера «Повесть о настоящем человеке», о летчике, потерявшем в бою с немцами обе ноги, но вернувшемся в строй, чтобы снова воевать с врагами. Лина подозревала, что автор сюжета Мира, и в результате получилась оскорбительная пародия на реальный случай. Однако проект был поддержан Комитетом по делам искусств. Мира увлеченно работала над либретто и придумала сцену, в которой выздоравливающий герой танцует на протезах румбу. Сергей был слишком нездоров, чтобы предпринимать ответственные шаги сам, и полагался на движимых личными интересами знакомых – включая разжалованного Атовмяна. В начале 1950-х для него стало нормой повторное использование и переделывание старых произведений.
