Марк Ферро - Николай II
Из этого подвала одна из дочерей бежала в сентябре месяце, была поймана где-то за Камой и увезена в чрезвычайку, а семья б. Государя перевезена…
Я заинтересовалась содержанием семьи б. Государя в Перми и, воспользовавшись тем, что мой брат Владимир Мутных должен был идти на дежурство в место заключения семьи б. Государя, упросила его взять меня с собой и показать их мне. Брат согласился, и мы пошли. Было это в сентябре. В доме Березина мы зашли в подвал, и я видела комнату, в которой, при слабом освещении сальной свечи, различила б. Государыню Александру Федоровну и ее четырех дочерей. Были они в ужасном состоянии, но я их хорошо узнала. Со мной была тогда Аня Костина, секретарь Зиновьева; ныне она уехала в Петроград.
Семья же б. Государя спрятана в казармах, где-то в деревне».
При попытке к бегству Анастасии была организована облава. Ее схватили, избили, без сомнения, изнасиловали и оттащили обратно в подвал.
Свидетельство доктора Павла Ивановича Уткина, срочно вызванного Чека, от 10 февраля 1919 года:
«В последних числах сентября 1918 года, проживая в доме Крестьянского поземельного банка на углу Петропавловской и Обвинской улиц, каковой дом в это же время был занят Чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем, я, врач Уткин, был срочно вызван в вечернее время, между 5 и 6 часами, для оказания медицинской помощи.
Войдя в помещение, занятое больной, я увидел следующее: на диване лежала в полусознании молодая особа, хорошо упитанная, темная шатенка, со стрижеными волосами. Подле нее находилось несколько мужчин, среди коих были Воробцов, Малков, Трофимов, Лобов и ряд других лиц, фамилии коих мне неизвестны. Среди мужчин была одна женщина, на вид 22–24 лет, умеренного питания, блондинка.
Вследствие моей просьбы все мужчины удалились. Женщина же, бывшая подле больной, осталась, мотивируя тем, что ее присутствие мешать мне, врачу, не может. Я, врач Уткин, ясно предугадал, что женщина являлась в роли шпика.
На вопрос, поставленный мною больной: «Кто вы такая?», больная, дрожащим голосом и волнующаяся, тихо сказала: «Я дочь Государя Анастасия». После сказанных слов больная потеряла сознание.
При осмотре больной пришлось обнаружить следующее имелась больших размеров кровяная опухоль в области правого глаза и разрез в несколько сантиметров (1 1/2 — 2 сант.) в области угла правой губы. Изменений каких-либо на голове, груди обнаружить не удалось. В моем желании осмотра половой сферы мне было отказано. Затем я наложил больной хирургическую повязку и прописал ей внутреннее лекарство, после чего меня попросили удалиться из помещения.
В тот же вечер, около 10 часов, я, лично по своей инициативе, пришел к больной. Последняя была как бы в бреду, произносила отдельные слова и фразы. После этого посещения больше меня к больной не допускали. После того, когда я наложил повязку больной, последняя, взглянув на меня добрым взглядом, сказала: «Доктор, я вам очень, очень благодарна».
Указание на «стриженые волосы» подтверждает то, что было известно о стрижке, которой подверглись дочери царя. Далее врач указывает, что он хотел исследовать низ живота и половые органы молодой женщины, но надсмотрщица не позволила этого сделать. Больная, конечно, была изнасилована; мы еще вернемся к этому.
Второе свидетельство доктора Уткина находится в архиве.
Свидетельство доктора Уткина от 14–15 июня 1919 года (неопубликованная часть — конец)
«После допроса (в феврале. — М.Ф.) я отправился в аптеку, в которой были изготовлены по моим рецептам лекарства. Эти рецепты были в аптеке губернского земства, где я их и получил от управляющего Корепанова… Они, рецепты эти, хранились у Корепанова, и вот почему именно: я тогда же, когда эти рецепты писал, думал, как мне поступить? На кого писать лекарства — на имя Романовой или же нет? Я об этом, насколько помню, даже спрашивал тогда большевиков и получил приказание поставить одну какую-нибудь букву. Я и поставил на рецепте букву N. В аптеке тогда же и обратили внимание на эти рецепты, поняли, что это случай необычайный. Поэтому эти рецепты и не были занесены… в книгу».
Затем доктора Уткина ознакомили с целой серией фотографий, и он указал на Анастасию и девушку-шпика.
Когда доктору Уткину дали подписать показания, он заметил, что в протоколе была допущена ошибка: она не говорила «я дочь Императора Анастасия», а «я дочь Государя Анастасия». В другой части своих показаний Уткин полагает, что у нее было психическое расстройство.
Это нетрудно себе представить, если действительно она была избита, исстегана кнутом и подверглась грубому обращению или изнасилована. Ей не было еще 18 лет.
Это показание не было учтено ни Соколовым, ни Дитерихсом, так как они считали, что у доктора не все в порядке с нервами. Но как же ему было не нервничать, если его начали допрашивать, почему при освобождении города белыми он не пришел сразу же, чтобы рассказать эту историю…
И опять же, по свидетельству Наталии Васильевны Мутных, месяц спустя Анастасия или Татьяна — она не была уверена, кто из них, — была затем увезена в Глазов и далее в направлении Казани. По словам брата Мутных — Владимира, она знала, что тела бывшего царя и наследника были сожжены в Екатеринбурге.
«Умерла ли она от ран или ее домучили — не знаю, но мне известно, что эту княжну похоронили в 1 час ночи недалеко от того места, где находятся бега — ипподром, причем большевики все это хранили в большой тайне».
Это свидетельство дает некоторые указания на кончину Алексея и на то, что можно назвать второй смертью Анастасии. А похороны в час ночи напоминают скорее ту операцию, которая была совершена ночью около Екатеринбурга. Однако показания эти не вполне надежны, и к ним следует относиться осторожно… Особенно когда замечаешь, что разные люди, проводившие расследование, — военные, следователь Сергеев, следователь Соколов или уголовная полиция — в своих выводах и показаниях не придерживаются четкой позиции.
Начиная с Перми непризнаваемая гипотеза становится более вероятной, ибо документы, которые могут ее подтвердить, содержатся не только в следственном деле, но и в других источниках, и их сопоставление позволяет лучше ее исследовать.
3. Отъезд в Москву и Киев
В следственном деле уже указывалось, что, по свидетельству учительницы из Перми Евгении Соколовой, «Государыня и три дочери эвакуированы из Перми» (свидетельство от 17 марта 1919 г.). Важность этого документа заключается в том, что в нем говорится именно о трех, а не четырех дочерях, что подкрепляется другой информацией.
