Вильгельм Адам - Катастрофа на Волге
Мы медленно продвигались вперед, объезжая воронки от бомб, горы щебня и камня, остатки стен, печных труб и бетонных скелетов зданий. То, что не разрушили снаряды, было разобрано немецкими войсками для оборудования позиций, строительства блиндажей и на топливо.
На мосту через Царицу нас ожидал офицер 71-й пехотной дивизии. Он провел нас к подвалу, где должен был разместиться штаб. Подготовка помещения была несложным делом: ведь почти все наше имущество мы оставили в балке. Будет ли это нашей последней «главной квартирой»? Так с гордостью называли мы прежде место расположения штаба армии. Теперь, в каменной норе, это звучало как насмешка. Единственный, кто, по-видимому, безразлично к этому отнесся, был генерал-лейтенант Шмидт. Он приказал мне организовать круговую оборону наших руин. При этом надо было обозначить и посадочную площадку для самолета «физелер-шторх». По поводу этого приказа Паулюс недоуменно пожал плечами.
— Что за чепуха! Откуда прилетит «шторх»? Но раз Шмидт отдал приказ, выполняйте, особенно если это доставляет удовольствие начальнику штаба.
Эльхлепп ругался по поводу новой причуды Шмидта, но почти не интересовался нашими делами.
У меня создалось впечатление, что Шмидт еще не потерял надежду выбраться из окружения. Возможно, он связался со своим другом генералом Хубе по радио или переслал ему письмо с летчиками, которые улетели в ночь с 23 на 24 января.
Примерно в ста метрах от нашего подвала была ровная площадка, казавшаяся пригодной для посадки «шторха». Перед вечером генерал-лейтенант Шмидт поручил мне обозначить ее сигнальными фонарями, так как ожидал, что ночью прибудут два самолета. Видимо, он рассчитывал, что их приведут на буксире, ибо сами «шторхи» не в состоянии были покрыть столь большое расстояние.
Был ли Шмидт действительно столь наивен и верил, что «шторх» может произвести посадку на нашей площадке, а генерал-полковник Паулюс разрешит ему улететь? Требовать от солдат и офицеров армии сражаться до последнего человека, а самому пытаться спасти свою собственную жизнь — так вел себя офицер, на котором лежит немалая доля вины за гибель 6-й армии.
Наступило утро. Ожидания начальника штаба оказались напрасными. Его денщик рассказал мне, что всю ночь Шмидт не смыкал глаз. Самолеты, правда, пролетали над весьма уменьшившимся в размерах котлом.[82] Однако это были транспортные машины, которые наугад сбрасывали контейнеры с продовольствием. Летчики уже потеряли ориентиры и не могли определить, где немецкие, а где советские войска. «Физелер-шторх» так и не прилетел.
Генерал фон Гартманн ищет смерти
Моя деятельность в качестве адъютанта 6-й армии пришла к концу. У меня остались лишь карандаш и блокнот, печать, примерно дюжина Рыцарских крестов и столько же Немецких крестов. Сидеть без дела в подвале было не по мне. Поэтому я взял на себя функции офицера связи и для начала поехал в штаб 71-й пехотной дивизии, находившийся в нескольких кварталах южнее нашего подвала. Командный пункт дивизии время от времени обстреливался артиллерией противника. Накануне здесь прямым попаданием был убит прикомандированный для стажировки к штабу армии кандидат в слушатели Академии генерального штаба капитан фон Зейдлиц. Как раз когда я прибыл к генералу фон Гарт-манну, несколько снарядов снова разорвалось возле дома, где располагался штаб. Среди других был убит и личный адъютант нашего начальника штаба обер-лейтенант Шатц. Он приехал со мной на вездеходе, и его разорвало снарядом как раз в ту минуту, когда он отдавал распоряжения водителю машины.
Склонившись над картой Сталинграда, генерал объяснил мне, как используются оставшиеся у него силы. Голос Гартманна звучал спокойно и хладнокровно:
— Я намерен самое позднее завтра пойти к моим пехотинцам на передовую. В их рядах и среди них встречу я смерть. Плен для генерала — бесчестье.
— Я придерживаюсь другого мнения, господин генерал. Множество наших уцелевших солдат попадет в плен. В создавшейся чрезвычайной ситуации капитуляция и плен — не бесчестье. Нам давно следовало бы сделать этот шаг. Я считаю, что наш долг — разделить с солдатами горечь плена. Мы должны откровенно сказать это войскам, а не подавать им пример самоубийством. Позвольте в эти последние часы говорить прямо. И вы, господин генерал, должны правильно ставить вопрос об ответственности перед нашими солдатами. И перед вашей женой и вашей дочерью, которые уже оплакивают сына и брата. Не самоубийством мы должны кончать, а проявить в этот час волю к жизни.
Мои слова не подействовали на генерала. Он сказал мне:
— Я знаю, что вы желаете мне добра, Адам. Однако я пойду своим путем. — И он попрощался со мной.
Генерал-полковник Паулюс был потрясен, когда я сообщил ему о своем разговоре с Гартманном. Он велел немедленно соединить его с ним по телефону. Однако и ему не удалось переубедить командира дивизии.
— В последние часы я хочу быть со своими солдатами, и я иду к ним, — так отвечал он на все уговоры Паулюса. И Гартманн ушел.[83]
Затем я посетил полковника Роске, который со своим штабом находился севернее Царицы в подвальном этаже универмага. Верхние этажи здания были разрушены. Однако в складских помещениях под землей было много места, так что здесь мог удобно разместиться и штаб армии. Роске согласился подготовить часть подвала для нас.
В ходе беседы с Роске я установил, что и он хочет избежать плена. Для этого он составил план выхода из окружения. Во дворе универмага он показал мне трофейный советский грузовик. Полностью заправленный и загруженный бочками с бензином, он стоял готовый к отъезду. Роске изложил мне свой план:
— В штабе дивизии есть трое надежных «хиви»,[84] посвященных в мой замысел. Как только враг проникнет сюда, мы смешаемся с опьяненными победой войсками и в возникшей неразберихе покинем двор на грузовике. Это пройдет совершенно незамеченным. Каждый подумает, что мы везем горючее. Как только мы окажемся за городом, мы без остановки двинемся на запад, пока не доберемся до своих. Присоединяйтесь, Адам. Мы спрячемся за бочками.
— Ах, дорогой Роске, да вы с ума сошли! Не думаете ли вы, что я могу принять ваши россказни всерьез? Вы не сумеете выехать даже со двора. Неужели вы считаете противника глупым? А ваши солдаты, которые до сих пор верили в вас и воевали вместе с вами? Вы хотите оставить их на произвол судьбы? Этому я не могу поверить. Бросьте все эти выдумки.
Мое импульсивное нравоучение, по-видимому, произвело впечатление на Роске. Сначала он посмотрел на меня с удивлением, потом задумался.
