Владимир Буданин - Кому вершить суд
С той ночи жизнь пошла по-новому. К ним заходили люди Пуришкевича, переодетые офицеры и штатские. При зашторенных окнах заполняли чистые бланки документов, снаряжали людей на Дон к Каледину, подсчитывали запасы оружия из тайных складов.
А вот сегодня Онипко явился к ночи не в себе: комиссары схватили их человека в штабе округа, взяли барона де Боде, штабс-капитана Душкина, братьев Парфеновых и самого Пуришкевича. Комиссары вновь устояли.
А ночью Михаил Гордеевич, суетясь и с опаской поглядывая на дверь, собрался, надел шинель и ушел. Ему ничего не было жалко: ни офицерского общества, ни надежного крова, ни отданных Федоту денег… У него ни гроша не осталось и не было, можно сказать, ни одного близкого человека. Все потерявший, бесприютный, шел он ветреной ноябрьской ночью по набережной, не зная, куда держит путь.
— Стой! — словно бы гром ударил. — Пропуск!
К нему шли вооруженные люди. В свете вынырнувшей из-за облаков луны он рассмотрел тех, с винтовками. Народ был штатский, с красными повязками на рукавах. Один, должно быть старший, в шинели и ушанке, грозно окликнул:
— Кто такой?..
— Капитан Трегубов, инженер, — наугад ответил он.
— Куда идете?
— Домой, на Лиговку.
— На Лиговку-у? — вмешался один из них. — Как же так, товарищ Федулов? Лиговка — где, а он — куда? Ясное дело, офицер…
— Сомов, спокойно! — приказал старший и потребовал; — Документы предъявите, гражданин. При вас документы?
— Нет со мной документов. Дома они, — соврал Михаил Гордеевич. На память пришли слова Федота: «Поставят к стенке. Большевики — это вам не песьи хвосты из компании Керенского. Они нянькаться не станут». Он поежился. — Дома документы мои…
— Проверим, гражданин, — сказал Федулов. — Пройдете в Смольный. Сомов! Отведи!
К дверям Смольного им пришлось проталкиваться сквозь огромный людской водоворот. Сомова, приземистого медлительного человека с винтовкой наперевес, то и дело окликали, спрашивали, что за «контру» он ведет. Сомов смеялся: «Их благородие документы позабыли дома…»
В свете, падающем из окон, мелькали оскаленные не то в смехе, не то в злобе лица. И глядя на них, Михаил Гордеевич все более и более сознавал свою обреченность. Из толчеи этих вооружившихся свирепых людей никогда уже ему не выбраться на волю, не оказаться в отцовском доме на Воскресенской в Красноярске. «Поделом тебе, старый черт! — осудил он себя. — Россию спасать вздумал? А Россия — вот она, скалится на тебя, винтовку наперевес взяла…»
У входа стоял солдат-часовой в папахе, с карабином. Из проема соседних дверей стволами на город были нацелены орудия и пулеметы. Там толпились матросы, готовые по команде открыть огонь.
— Куда? — спросил часовой.
— В пятьдесят шестую, — объяснил Сомов. — Контру туда водим.
В груди Михаила Гордеевича что-то сдвинулось вниз, оставив на своем месте холод. Надежды на спасение не было…
Они поднимались по лестнице — он впереди, Сомов сзади, — а вокруг бурлила неоглядная людская масса: шинели, матросские бушлаты, кожанки. Один, в кожанке, шел им навстречу по лестнице. Бородка клинышком, строгие глаза за стеклами пенсне — он чем-то походил на прилежного служащего, но была в нем какая-то пугающая властность.
Человек в кожанке вгляделся в Михаила Гордеевича и, приостановившись, полюбопытствовал у красногвардейца:
— Кого ведете, товарищ Сомов?
— Да вот, Яков Михайлович, поймали господина капитана среди ночи без документов. Приказ имею сдать в пятьдесят шестую. Там узнают, что за птица.
— Там узнают, — согласился человек в кожанке и сбежал по ступеням.
— Это кто с вами разговаривал? — спросил Михаил Гордеевич у Сомова. — Начальник ваш?
— Начальни-ик! — возмутился красногвардеец. — Темнота! Товарищ Свердлов это, Яков Михайлович. Только царя да Керенского знаете. Давай, давай шагай! Некогда мне агитировать вашего брата.
В тесной приемной пятьдесят шестой комнаты Смольного у стен стояли скамьи. На них сидели задержанные самого разного вида. Пожилой мужчина в шубе, молодой офицер — он почему-то всячески старался не встречаться глазами с Трегубовым, — старик в полковничьей шинели, девица в шляпке и высоких зашнурованных ботинках. Михаила Гордеевича посадили напротив двери в кабинет. Она поминутно открывалась, и Трегубов, сидя возле Сомова, всякий раз видел освещенную электричеством, наполненную табачным туманом комнату и смутно угадываемых там людей.
Наконец наступил черед Трегубова.
— Шагай, ваше благородие, — сказал Сомов. Они оказались в комнате с одним столом в углу и дюжиной расставленных в беспорядке стульев. Михаилу Гордеевичу показалось, что здесь находится и одновременно говорит не меньше двадцати человек. Лиц их он сперва не различал. Все растворилось в густом табачном облаке. Из облака вынырнул молоденький матрос с маузером.
— Кого привел? — спросил он у Сомова.
— Офицер без документов, товарищ Алексеевский. Федулов приказал привесть для выяснения личности.
— Выясним! Туда его. — Матрос указал в сторону стола.
Трегубова посадили на стул. Сомов опять устроился рядом. Был он, судя по лицу, расстроен тем, что принужден пребывать в Смольном.
У противоположной стены кто-то однотонно допрашивал девицу в шнурованных ботинках. Она часто всхлипывала. Тот, кто допрашивал, голоса не повышал:
— Вот и ответьте, знаете его или нет?
— Зна-а-аю.
— А твердили, что не знаете.
— Зна-а-аю-у-у… — Девица заревела белугой.
Кто-то быстро прошел мимо Михаила Гордеевича, и спустя мгновенье у стола возник человек. Трегубову почудилось, что это сон. На него изумленно уставился Петр Красиков.
— Ты?! — вместе с папиросным дымом выдохнул Петр.
— Я, — не менее удивленно отозвался Трегубов.
— Где задержали? — спросил Красиков у Сомова.
— К Марсову полю шел, а сказал — на Лиговку. И документов у них не было, Петр Ананьевич, — объяснил красногвардеец. — Вот и…
— Правильно, товарищ Сомов. Без документов, говорите? Любопытно, куда и зачем гражданин офицер направлялся ночью без документов? — Этот вопрос предназначался уже Трегубову.
Оказавшись лицом к лицу с Петром Красиковым, капитан Трегубов несколько успокоился. Уж до расстрела-то земляк не допустит. Но столкнувшись с беспощадными глазами Красикова, он вновь ощутил холод в груди.
— Товарищ Сомов, вы свободны, — сказал Красиков.
— Можно, я к Федулову обратно? Мы с ним в патруле.
— Конечно, идите, — отпустил Красиков солдата и повернулся к Трегубову. — Официально я тебя допрашивать не могу — старые знакомые. Этим займется другой товарищ. Если хочешь, дам совет: не скрывай ничего. Полное признание — единственный твой шанс.