Владимир Чиков - Нелегалы 1. Операция «Enormous»
— Сэр, вы нарушили правила уличного движения — проехали на красный свет. Документы, пожалуйста, — произнес официальным тоном полицейский.
— Я — советский дипломат.
— Это не имеет значения.
Клод неторопливо полез в нагрудный карман сорочки, спокойно вытащил из него документы, достал также пачку сигарет и, протянув ее блюстителю порядка, вежливо предложил:
— Прошу вас, угощайтесь.
Полицейский без церемоний взял сигареты и дружелюбно улыбнулся. В этот момент в будке зазвонил телефон.
— Извините, я сейчас вернусь, — предупредил он, отходя от машины.
Разговор из открытой будки был хорошо слышен:
— Да, Вирджил, это я… Нет, сейчас не могу… Советского дипломата задержал… Да, один… На красный свет проскочил… Нет, в посольство сообщать не буду, но повестку в суд выпишу… О’кей! Потом подъеду.
«Кажется, мне повезло», — подумал Клод и облегченно вздохнул.
Полицейский, повесив трубку, возвратился к машине, записал в блокнот ее номер, затем заполнил бланк, вырвал его и, протянув Клоду, сказал:
— За нарушение правил, сэр, вам по этой повестке надо явиться в любой судебный участок и пополнить нашу казну. Теперь вы можете ехать.
Клод вежливо поблагодарил полисмена, сел в автомобиль и поехал дальше. Вспомнив о том, что ему надлежало на Лоример-стрит припарковать машину и пересесть в автобус, он сразу же тормознул и остановился у кафе на линии Сентрал Стейшн. Закрыв на ключ машину, Клод, заставляя себя идти медленно, хотя на самом деле ему хотелось бежать, неторопливо зашагал в направлении 87-й улицы.
Можно, конечно, критически отнестись к такому нервному поведению разведчика, но его состояние при проведении ответственнейшей операции по связи можно было понять. Он сильно волновался, тревожился и опасался.
И волновался не только он. Даже в далекой Москве беспокоились и ждали результата. Как бы то ни было, но Клод успешно выполнил свою задачу — он провел последнюю инструктивную встречу с Лесли и вручил ей два поддельных мексиканских паспорта.
* * *Несмотря на строгое предупреждение Клода о том, чтобы в день отплытия из морского порта ни с кем из знакомых и родственников не встречаться, Луис побродил по изумрудным лужайкам Риверсайда, побывал у Колумбийского университета с его пестрыми толпами молодежи, взобрался на склоны парка Форт-Трайон, полюбовался оттуда величием Гудзона, а потом, словно магнитом, потянуло к родной обители в Бронксе. Старый Гарри Коэн знал, что сын в этот день должен покинуть Америку, и потому не ждал его, испытывая с утра щемящую тоску от разлуки с ним.
Радость отца при появлении сына была психологически оправданной. Обсудив все проблемы, связанные с отъездом, отец и сын перед расставанием несколько секунд стояли молча. Они напоминали в эти мучительные для обоих минуты изгнанников, встретившихся накоротке, чтобы в последний раз посмотреть друг на друга. Внезапно какой-то жуткий холод пронзил Морриса, и он не выдержал: губы его задрожали, в глазах появились слезы. Горестная улыбка мелькнула на запекшихся, потрескавшихся губах отца. Явно волнуясь, он с хрипотцой в голосе заговорил:
— Когда тебе, сын мой, станет невмоготу, вот так же тяжело, как сейчас, то ущипни себя, чтоб не заплакать в следующий раз…
Глаза Морриса убегали в сторону, чтобы не видеть грустной улыбки отца, продолжавшего ему говорить:
— Мир, сынок, велик, но границы в нем прочертили люди. И кто знает, может быть, со временем они же их и упразднят, отменят, и тогда судьба твоя окажется не столь переменчивой и злой, как можно было бы предполагать это сегодня. Я желаю тебе счастья, Моррис. А оно приходит только к тем людям, кто делает добро другим… И еще запомни: человек умирает тогда, когда он отказывается защищать то, что считал правильным и справедливым. Ты, как я понял, не отказался от борьбы, ты продолжишь ее за пределами Штатов. Я рад за тебя. Рад, что мы с тобой — одна плоть и одна кровь…
Подошло время прощаться. Самое ужасное, когда возникает неловкость, слова и движения становятся деланными и искусственными.
— Спасибо тебе, отец, за все. Я всегда буду помнить тебя.
И тут старый Гарри не выдержал — тоже заплакал.
— Я чувствую, Моррис, что приезжать домой в Бронкс, в отпуск, ты уже не сможешь. Но хоть сообщи мне когда-нибудь адрес. Или он будет так быстро меняться, что мои письма тебя не догонят?
— Да, отец, постоянного адреса у меня, наверно, не будет. Но к тебе будет приходить один человек и приносить от меня почту и мое пособие. Ты тоже можешь это делать через него… Он же всегда может оказать тебе помощь. Прощай, папа. И прости меня, если что-то было не так.
Моррис обнял отца, поцеловал его несколько раз, стыдливо убрал горячие слезы, катившиеся по щекам, потом попросил передать прощальный привет всем родственникам, словно чувствуя, что никогда он их больше не увидит.
— Прощай, папа. Я думаю, мы еще увидимся, — произнес он дрожащим голосом, выходя из отцовской квартиры.
Он не понимал в эти минуты, что с ним происходило, но чувствовал, что больше они уже не увидятся.
С тяжелым сердцем расставался он с отцом, а вместе с ним и со всей Америкой, с лучшими годами своей жизни в Нью-Йорке.
Выйдя из дома на улицу, Моррис остановился, долго смотрел на родные окна, затем прощально помахал рукой и быстро зашагал прочь.
Он долго бродил по многолюдным улицам Нью-Йорка, размышляя по дороге обо всем том, что произошло в последние минуты, о событиях, приблизивших эти минуты, и о тех людях, которые сделали неотвратимым его отъезд из Нью-Йорка… Совершенно не думая, зачем и куда идет, он остановился лишь тогда, когда ноги его стали ватными. Спохватившись о том, что он должен в этот день отплывать из морского порта, Моррис взглянул на часы и, забыв об усталости, помчался к ближайшей станции метро.
Через полчаса он был уже на пароходе. На палубе его ждала Леонтина. Через некоторое время раздался сигнальный гудок об отплытии. Обнявшись, они стали молча смотреть на удалявшийся от них родной американский берег, который стал постепенно превращаться в едва различимую полоску. Но вскоре и она скрылась из виду, и остался перед Коэнами открытый со всех сторон горизонт, сливающийся с Атлантическим океаном. И только тогда они почувствовали себя совсем одинокими в этом тихом безбрежном океане…
Из воспоминаний Леонтины Коэн
Перед последней встречей с Клодом я встретилась с неожиданно приехавшим из Чикаго Персеем. Он передал мне в тот раз последнюю потрясающую информацию о том, что генералы Пентагона совместно с учеными наметили уже подвергнуть бомбардировке по так называемому плану «Троян» семьдесят советских городов. Но потом они составили новый, более подробный план «Дропшот» на первое января 1957 года. И предусматривались этим планом не семьдесят, а сто целей, нанесенных на карту СССР.
