Эммануил Казакевич - Весна на Одере
Но Лубенцов был уже на твердой земле, на земле плацдарма.
VI
Местность, открывшаяся перед Лубенцовым, напомнила ему передовую где-нибудь под Оршей. Это была изрешеченная пулями, перерытая снарядами голая земля, на которой сохранились в целости только многочисленные канавы - по-немецки "грабены", - спасающие низину от затопления водами Одера. Росшие здесь во множестве фруктовые деревья были изломаны в щепы, и цветы яблонь белым пухом летали по краям воронок. На берегах "грабенов" торчали разбитые водяные мельницы.
В подвале одной из мельниц Лубенцов нашел офицера разведки того полка, который должен был быть сменен дивизией генерала Середы. Офицер рассказал Лубенцову о противостоящем противнике. То была та самая 606-я дивизия особого назначения, недавно пригнанная с западного фронта, о которой вскользь упомянул Фриц Армут.
Небритое и бледное лицо офицера, да и вообще вся атмосфера в штабе полка многое сказали Лубенцову о том, что пришлось испытать людям здесь, на плацдарме. В течение почти двух месяцев немцы непрерывно атаковали их танками и пехотой, обстреливали и бомбили, но не сумели ни на метр отодвинуть вспять. Штаб полка остался без начальника штаба, его первого помощника, начальника связи и начальника артиллерии: они были либо убиты, либо ранены. Офицер разведки замещал первых двух продолжительное время, пока, наконец, сюда не прислали новых офицеров. Командир полка был ранен, но остался в строю, командуя полком по телефону, со своей койки.
Остаток дня гвардии майор наблюдал за немцами из передней траншеи, сравнивая то, что он видел, с тем, что было изображено на карте, полученной от офицера разведки.
Немецкий передний край находился на расстоянии от 70 до 200 метров от нашего. Столько траншей, ходов сообщений и дзотов, столько колючей проволоки и перекопанной земли Лубенцов еще никогда не видел, хотя за войну немало насмотрелся на вражеские укрепленные районы. Немецкая оборона была до отказу насыщена пулеметными точками. На этой низменной серой равнине не осталось ни одного метра непростреливаемой земли.
Когда стемнело, гвардии майор покинул траншею, нашел в овражке за мельницей Каблукова с лошадьми и, переждав очередной артиллерийский обогрел, переправился обратно на восточный берег.
Здесь, в лесу, в заброшенной смолокурне, уже устроился командир дивизии с несколькими штабными офицерами. Тарас Петрович был суров и озабочен. Он приехал сюда с час назад, после совещания у командарма.
Дивизия находилась на марше, а головная походная застава вскоре должна была прибыть. Офицеры то и дело выскакивали на лесную дорогу, посмотреть, не показались ли передовые подразделения.
Генерал продолжительное время смотрел на привезенную Лубенцовым карту.
- Что же, - сказал он, - оборона серьезная, ничего не скажешь. Есть над чем поработать, - он посмотрел на Лубенцова, прищурился и проговорил: - А ты слишком много ездишь и бегаешь! Гляди, ногу свою пожалей. Оставайся со мной, а Антонюк пусть побегает.
Антонюк вскоре приехал на штабной машине. Лубенцов поручил ему составить план разведки, а сам решил поспать. Но когда спустя два часа Антонюк принес ему план, гвардии майор удивился.
- Что вы написали? - спросил он у своего помощника. - Вы предполагаете год стоять в обороне, что ли? На чёрта вам нужен "язык", когда обстановка и так ясна? Людей только гробить? Надо составить план разведки на прорыв и преследование противника. И заметьте, на разведку в условиях города, большого города, огромного, гигантского, Берлина, понимаете?
- Приказа о наступлении нет, - хмуро ответил Антонюк.
- Приказ о наступлении будет, - возразил Лубенцов. - И будет внезапно. И мы окажемся в глупом положении. - Помолчав, он добавил: - Я сам составлю план разведки.
Тем временем прибывали полки. Они размещались в темноте, в заранее отведенных им районах огромного леса, по-дружески потеснив другие части, пришедшие сюда раньше.
Шум понемногу улегся. Дивизия засыпала беспокойным сном. Только в смолокурне, где поместились комдив, штаб и политотдел, люди всю ночь сидели над картами, графиками, распоряжениями. Потом и здесь стало тихо.
На рассвете Лубенцов, закончив составлять план разведки, заглянул в соседнюю комнатушку, где устроился комдив. Генерал сидел у стола, держал возле уха телефонную трубку и спал. Лубенцов, улыбнувшись, решил ослушаться приказа и ушел к разведчикам, которые расположились невдалеке, под соснами. Разведчики тоже спали.
Мещерский сидел в сторонке и писал.
- Стихи сочиняете, Саша? - спросил Лубенцов.
Мещерский смущенно ответил:
- Нет. Заявку на гранаты.
- Тоже правильно! - засмеялся гвардии майор.
Подошел Воронин и доложил капитану:
- Митрохину нужно сменить один диск. У Семенова и Опанасенко нет ножей. У Гущина маскхалат порвался. Починить надо или выдать другой.
Лубенцов велел всех будить, вызвал Антонюка и в его присутствии поставил задачу "на период берлинской операции".
Из смолокурни вышли штабные офицеры. Они направились на плацдарм для приема участка. Потом в лесу снова все стало тихо, и издали могло показаться, что он населен только птицами и белками.
У лесного озера сидели солдаты. Они умывались, негромко переговаривались между собой. Позавтракали сухим пайком: костры приказано было не зажигать и кухни не топить, чтоб не демаскировать войска. Политработники проводили беседы, развесив на деревьях карты Европы.
День длился бесконечно долго. Наконец стало темнеть. Солдаты построились. В лесу послышались негромкие слова команд. Батальоны не спеша двинулись по темным просекам к реке. Гром артиллерии приближался. У опушки постояли часа полтора. Прислушивались к тому, что творится на реке. Там было очень шумно.
В 24.00 дивизии, сосредоточенные в лесу, начали переправляться по трем мостам одновременно. Во время этой безмолвной переправы впервые заговорила часть нашей спрятанной в лесу артиллерии: ей был отдан приказ подавить артиллерию немцев. На рассвете наступила очередь дивизии генерала Середы. Немецкие бомбардировщики свирепствовали во всю. Зенитки ревели. Потом появились советские истребители, и над темными мостами, полными шёпотов и шарканья ног, возникли воздушные бои, жуткие в своей полной отрешенности от земли.
Но отрешенность эта была кажущаяся.
Лубенцов, сидевший с наушниками у рации в машине комдива, наткнулся на волну наших летчиков и услышал их разговоры:
- Костя, у тебя "мессер" на хвосте!..
- Левей, левей, Ваня!.. Гони его, "юнкерса"!
Невидимые воздушные "Кости" и "Вани" охраняли пеших. Два немецких самолета низринулись двумя кусками беснующегося огня, и воды Одера слева от переправ поглотили их. Огонь горящих самолетов осветил на мгновенье белые лица идущих по левому понтонному мосту солдат и темные колышущиеся гривы лошадей.
