Александр Васькин - Москва про Романовых. К 400-летию царской династии Романовых
Пророческими оказались эти слова: пострадала не только церковь, но и вся династия Романовых. Эмигрировать Елизавета Федоровна отказалась. В 1918 году великую княгиню арестовали, под конвоем повезли в Екатеринбург, где тогда находилась вся царская семья. А 18 июля 1918 года Великую матушку жестоко убили – живьем сбросив в шахту под Алапаевском. Смерть она приняла вместе с другими членами императорской семьи Романовых.
Итогом жизни яркой представительницы династии Романовых, великой княгини Елизаветы Федоровны, могут служить следующие слова выдающегося русского философа Василия Розанова: «Учреждение прямо великое! С этими религиозными оттенками и в этой сказывающейся с первого шага широте замысла – это совершенно ново на Руси! Что-то вроде духовного братства, филантропического рыцарства, что-то наподобие католических «орденов» или «армии спасения»; но именно – только «наподобие» и, в сущности, даже без всякого «подобия». Мы употребили эти разные, пришедшие на ум имена, чтобы охватить разнообразную суть нового учреждения, – но вполне русского, строжайше православного, типично народного. Учреждения, которого давным-давно ожидает русский народ!.. Таким образом, с чисто церковной точки зрения, с точки зрения успехов церкви в народе и обществе и, наконец, скажем полнее и смелее, спасения православия – начинание великой княгини Елизаветы Феодоровны несет такие обещания, каких поистине никто еще церкви не приносил пока»[234].
Марфо-Мариинская обитель. Начало ХХ века
Его императорское величество государь император Николай Александрович Самодержец Всероссийский. Худ. Б.М. Кустодиев. 1915 г.
Речь Его императорского Величества волостным старшинам и представителям сельского населения окраин России во дворе Петровского дворца 18 мая 1896 года. Худ. И.Е. Репин. 1897 г.
Ходынка – предвестник краха Императорского дома Романовых
Думал я про Николая Романова, что только своим рождением, воспитанием, средой доведен до той умственной и нравственной тупости, которую он проявлял и проявляет в своих поступках.
Л.Н. Толстой, «Не могу молчать»Как и все представители династии Романовых, Николай II короновался на царство в Успенском соборе Кремля. Произошло это 14 мая 1896 года. Во время церемонии случилась неприятность – когда государь поднимался по ступеням алтаря в соборе, дабы принять причастие, с его плеч упала цепь ордена Андрея Первозванного. Свидетели увиденного расценили произошедшее как плохое предзнаменование и предпочли не распространяться об этом. Но знали бы они, что это лишь мелочь по сравнению с тем, что произойдет через несколько дней на Ходынском поле и накрепко, навсегда станет частью истории дома Романовых.
Именно на этом, известном среди москвичей устраиваемыми здесь народными гуляниями и всероссийскими выставками, поле 18 мая собрался народ, чтобы посмотреть на молодого царя и получить по случаю его восхождения на трон щедрые подарки.
И хотя официально начало гуляния было назначено на 10 часов утра 18 мая, люди стали собираться на Ходынском поле еще с вечера предшествующего дня. Это привело к тому, что к рассвету 18 мая в ожидании гуляний и подарков здесь было уже полмиллиона человек, на такое число людей Ходынское поле никак не было рассчитано. А народ все прибывал и прибывал.
Как писал Лев Толстой в своем рассказе «Ходынка», «народу было так много, что, несмотря на ясное утро, над полем стоял густой туман от дыханий народа»[235]. А Максим Горький глазами Клима Самгина смотрел «с крыши на Ходынское поле, на толстый, плотно спрессованный слой человеческой икры»[236].
Миропомазание императора Николая Александровича.
Худ. В А. Серов. 1897 г.
В чем же все-таки причина произошедшей трагедии, ставшей несмываемым пятном на всей династии Романовых? Благодаря очевидцу – Владимиру Гиляровскому, назвавшему свой репортаж «Катастрофа на Ходынском поле», теперь мы можем об этом сказать[237].
Первопричиной Гиляровский считает «неудачное расположение буфетов для раздачи кружек и угощений», которое «безусловно увеличило количество жертв». «Они, – пишет Гиляровский, – построены так: шагах в ста от шоссе, по направлению к Ваганьковскому кладбищу, тянется их цепь, по временам разрываясь более или менее длительными интервалами. Десятки буфетов соединены одной крышей, имея между собой пол-торааршинный суживающийся в середине проход, так как предполагалось пропускать народ на гулянье со стороны Москвы именно через эти проходы, вручив каждому из гуляющих узелок с угощением. Параллельно буфетам, со стороны Москвы, т. е. откуда ожидался народ, тянется сначала от шоссе глубокая, с обрывистыми краями и аршинным валом, канава, переходящая против первых буфетов в широкий, сажень до 30, ров, – бывший карьер, где брали песок и глину. Ров, глубиной местами около двух сажен, имеет крутые, обрывистые берега и изрыт массой иногда очень глубоких ям. Он тянется на протяжении более полуверсты, как раз вдоль буфетов, и перед буфетами имеет во все свое протяжение площадку, шириной от 20 до 30 шагов. На ней-то и предполагалось, по-видимому, установить народ для вручения ему узелков и для пропуска вовнутрь поля. Однако вышло не так: народу набралась масса, и тысячная доля его не поместилась на площадке. Раздачу предполагали производить с 10 часов утра 18 мая, а народ начал собираться еще накануне, 17-го, чуть не с полудня, ночью же потянул отовсюду, из Москвы, с фабрик и из деревень, положительно запруживая улицы, прилегающие к заставам Тверской, Пресненской и Бутырской. К полуночи громадная площадь, во многих местах изрытая ямами, начиная от буфетов, на всем их протяжении, до здания водокачки и уцелевшего выставочного павильона, представляла из себя не то бивуак, не то ярмарку. На более гладких местах, подальше от гулянья, стояли телеги приехавших из деревень и телеги торговцев с закусками и квасом. Кое-где были разложены костры. С рассветом бивуак начал оживать, двигаться. Народные толпы все прибывали массами. Все старались занять места поближе к буфетам. Немногие успели занять узкую гладкую полосу около самих буфетных палаток, а остальные переполнили громадный 30-саженный ров, представлявшийся живым, колыхавшимся морем, а также ближайший к Москве берег рва и высокий вал. К трем часам все стояли на занятых ими местах, все более и более стесняемые наплывавшими народными массами. К пяти часам сборище народа достигло крайней степени, – полагаю, что не менее нескольких сотен тысяч людей. Масса сковалась. Нельзя было пошевелить рукой, нельзя было двинуться. Прижатые во рве к обоим высоким берегам не имели возможности пошевелиться. Ров был набит битком, и головы народа, слившиеся в сплошную массу, не представляли ровной поверхности, а углублялись и возвышались, сообразно дну рва, усеянного ямами. Давка была страшная. Со многими делалось дурно, некоторые теряли сознание, не имея возможности выбраться или даже упасть: лишенные чувств, с закрытыми глазами, сжатые, как в тисках, они колыхались вместе с массой. Так продолжалось около часа.
