Рудольф Баландин - Михаил Ломоносов
Многие антропологи и археологи полагают, что славяне расселялись в северо-восточные районы из предполагаемого центра, расположенного где-то севернее и северо-западнее Полесья.
Академик РАН антрополог Татьяна Алексеева пишет: «Современные белорусы и средневековые верхнеднепровские племена кривичей, радимичей, дреговичей (принимавшие участие в формировании белорусского народа) демонстрируют сходные черты с теми балтами, которые в эпоху железа (начало I тыс. до н. э.) территориально были связаны с Верхним Приднепровьем, где жили ятвяги, и носителями культуры шнуровой керамики. Массивная удлиненная голова, низкие орбиты глаз, среднеширокое невысокое лицо — черты, восходящие к глубокой древности».
Не тогда ли, во времена балто-славянское единства, более трех тысячелетий назад, возникло и окрепло племя россов? К сожалению, никаких прямых свидетельств этому не сохранилось. Придется опираться на косвенные «улики».
…Приднепровская река Рось, новгородские земли, придунайская группа топонимов более всего напоминают форпосты, которые закреплялись пришельцами, дававшими имена поселкам и рекам. Судя по историческим свидетельствам, и для полян, и для финнов, и для жителей Среднего Дуная россы были пришельцами, а не близкими соседями.
Странное племя: появилось невесть откуда, имело неопределенное этнографическое и антропологическое положение (вроде бы славяне, а вроде бы и нет). И оно в кратчайшие исторические сроки, почти мгновенно исчезнув как племенная общность, вошло в мировую историю, навеки сохранив память о себе в таких понятиях, как русский народ, русская культура, Россия. Одно уж это заставляет нас пристальнее вглядываться в прошлое.
Ломоносов потратил много времени, сил и нервов, работая над данной проблемой. В конце жизни он вынужден был сразиться на интеллектуальном ристалище с энергичным, стремящимся к славе и карьере Августом Людвигом Шлёцером. Он явился в Россию «на ловлю счастья и чинов» осенью 1761 года молодым человеком (26 лет). В отличие от Ломоносова, в Академию наук прошел чрезвычайно легко благодаря не столько научным достижениям, сколько ловкости. Уже через 8 месяцев его определили адъюнктом, а через 3 года — профессором истории (академиком) с окладом 860 рублей в год.
…Мне трудно судить о талантах Шлёцера, зная лишь выдержки из его сочинений. По-видимому, он был неплохим историографом, собирая и систематизируя исторические материалы. Как мыслитель он себя не проявил. А как человек… В конце своей долгой жизни он называл Ломоносова «совершенным невеждой во всем, что называется историческою наукою», который «едва ли слышал имя Византии», а в других научных работах «остался посредственностью».
Последнее заявление явно свидетельствует о невысокой культуре мышления и высоком самомнении Шлёцера. Только самодовольный невежда может позволить себе безапелляционно судить о тех науках (физике, химии, геологии, географии), в которых несведущ.
По словам Шлёцера, «Ломоносов был отъявленный ненавистник, даже преследователь всех нерусских». Ложь: Михаил Васильевич дружил Г.В. Рихманом и Я.Я. Штелином, с глубочайшим уважением относился к Христиану Вольфу, подчеркивал научные заслуги И.Г. Гмелина и преподавательские — И.А. Брауна.
Показателен эпизод с Петром Никифоровичем Крекшиным, одинаково бездарным историком и изобретателем, попытавшимся приписать Романовых к Рюриковичам. Получив отрицательный отзыв Г.Ф. Миллера, Крекшин обвинил его в «государственном преступлении». Ломоносов безоговорочно подтвердил правоту Миллера.
В своих мемуарах Шлёцер обвинял Ломоносова в невежестве, клевете, «варварской гордости». Озлобленность немца понятна: Ломоносов пресек его попытку вывести за рубеж материалы из секретных архивов. На «Русскую грамматику» Шлёцера Ломоносов дал сокрушительный отзыв. Доказывая зависимость русского языка от немецкого, Шлёцер доходил до того, что утверждал: «князь» — производное от knecht («слуга, холоп»); «дева» — от dieb («вор»), нижнесаксонского tiffe и голландского teef («сука, гулящая девка»). И это особенно возмутило Ломоносова: ведь «Дева… употребляется у нас почти единственно в наименовании Пресвятыя Богоматери».
Подобные «вольности» не только были далеки от науки, но и позорили русский язык, русскую культуру, русский народ. Михаил Васильевич имел все основания написать: «Из чего заключить должно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная в них скотина».
Позже Шлёцер похвалялся, что тогда имя его звучало во всех гостиных. И это, безусловно, еще более возмущало Ломоносова. Со временем — уже после смерти Ломоносова — Шлёцер стал известным историком, считая себя основоположником этой науки в России. Однако первыми были Татищев, Миллер, Ломоносов.
Согласно Шлёцеру, ход мировой истории определяли главным образом три великих народа: римляне, германцы и русские. Если все сводить к образованию великих империй в Европе, то это еще как-то оправдано. Но разве это — всемирная история? Далее древние греки, не говоря уже о персах, критянах, египтянах и многих других, остаются где-то на обочине исторического процесса. А в центре его — германцы, создавшие русскую государственность, со времени Петра Великого преобразовавшие страну. С 1725 года «Россия цветущая» достигла вершины своего развития и процветания.
Справедливо отметил Е.Н. Лебедев: «В концепции Шлёцера все законосообразно. Характерен способ, посредством которого культура с древнейших времен передавалась от ареала к ареалу, от народа к народу, — завоевания». Столь заманчиво простая, прямолинейная, примитивная идея развития цивилизации (не культуры!) резко ограничивала кругозор исследователя, создавая иллюзию постижения истории. Да и какое представление о народе русском и русской культуре мог иметь Шлёцер?
Ломоносов, напротив, открывал новые горизонты для исследования далекого прошлого народов и культур, их сложнейших взаимодействий. По давней традиции летописцы, официальные историки живописуют деяния царей и полководцев, сражения и завоевания, судьбы государств. Народ предстает средством для достижения правителями тех или иных целей.
У Ломоносова как человека русской культуры, знавшего свой народ не с чужих слов, отношение к истории было иным. Словно заранее возражая Шлёцеру, он писал: «Деяния древних греков не помрачают римских, как римские не могут унизить тех, которые по долгом времени приняли начало своея славы… Не время, но великие дела приносят преимущество».
Он считал важным историческим рубежом «соединение разных племен под самодержавством первых князей варяжских». Но в то же время ему важно было проследить «народ российский от времен, глубокою древностию сокровенных».
