Осип Черный - Немецкая трагедия. Повесть о К. Либкнехте
— Надо было расстрелять их давным-давно… — Помолчав, он спросил враждебно: — Что ты, в конце концов, предлагаешь мне?
— Нами движет стремление спасти династию. Отречение, хотя бы временное, помогло бы справиться с положением. Отречение в пользу вашего внука.
После некоторого молчания кайзер холодно произнес:
— О своем решении сообщу вам завтра.
— Благодарю вас, ваше величество.
Надежда, таким образом, появилась. И вот утром девятого ноября принц Макс Баденский сидел в своем кабинете, ожидая ответа. Он думал, как ему поступить, если кайзер откажется.
Эберт звонил уже несколько раз. Шейдеман заходил и холодно справлялся, получено ли решение ставки.
— Жду с минуты на минуту.
— Ваше высочество, нельзя балансировать на острие без конца, — заявил наконец Шейдеман. — Надо было это сделать вчера, позавчера! Сегодня с отречением можно уже опоздать! — И, ничего больше не сказав, вышел.
Тогда канцлер решил сам позвонить в ставку. Ему недовольно заметили, что торопить императора неуместно. Его высочеству следует запастись терпением.
Немного погодя явилась целая группа социал-демократов.
— Так-таки ничего неизвестно? До сих пор?! — с вызовом спросил Эберт.
— Увы, нет… Но акт об отречении я уже заготовил.
— Нам нелепо само отречение!
— Пока его нет. Или погодите… — Канцлер наконец решился.
Но, опередив его, Эберт от имени своей партии выдвинул категорическое требование:
— Власть должна быть немедленно вручена нам. Иных способов справиться с движением мы больше не видим. Решайте, ваше высочество: да или нет?
— Но с моей стороны, господа, нет никаких возражений! — живо сказал канцлер. — Бремя власти меня тяготит, вам же она по плечу.
Эберт подавил вздох облегчения. Словно тяжелый тюк свалился с него.
— Да, но отречение, ваше высочество? Как быть с ним?
Макс Баденский встал и не без торжественности объявил:
— Я еще пользуюсь всей полнотой власти, и я объявляю вам об отречении императора Вильгельма Второго. Тою же властью, принадлежащей мне, вручаю вам, господин Эберт, всю ответственность за судьбу страны.
В глазах Эберта мелькнула подозрительность и в то же время преданность.
— Прошу вас уточнить, ваше высочество, — сказал он.
— Канцлером германской империи с настоящей минуты являетесь вы.
Полный и робости и решимости, Эберт стать уточнять дальше:
— А регент? Вплоть до созыва Национального собрания?
— Кого предлагаете вы?
— Вас, ваше высочество.
Прошла минута напряженного ожидания.
— Нет, господа, при том обороте, какой приняли события, надобность в регентстве отпадает. Власть сосредоточивается отныне в ваших руках.
— А состав правительства?
— Он будет зависеть теперь только от вас.
От напряжения у Эберта заболела левая нога, и он перенес вес тела на правую. Сообразно своему новому положению, он постарался выглядеть представительным. Пожал руку бывшему канцлеру, так легко сошедшему со сцены, и обратился к коллегам:
— Задача ясна, товарищи. Нам надо немедля сообщить населению, что кайзера больше нет и сформирована новая, истинно народная власть. Это должен понять каждый из тех, кто вышел на улицу!
IXКолонна, во главе которой шел Либкнехт, стала очень внушительной. Беспрепятственно продвигалась она к центру города. Шпики, полиция, пулеметные расчеты на крышах безмолвствовали, почувствовав, какой размах приняло движение.
Колонна поравнялась с казармами, в которых расквартирована была пехотная часть. И тут Либкнехт дал вдруг команду остановиться.
Двое часовых охраняли вход: стояли, держа ружья на плече, настороженные и готовые к выполнению команды. Либкнехт повернулся лицом к колонне и подал знак к тишине. По всей длине растянувшейся колонны поползло остерегающее «ш-ш-ш!».
Не всем было его видно. Тогда Фриммель сообразил использовать выступ подоконника. Либкнехту помогли взобраться туда, на всякий случай его поддержали с обеих сторон. Позади, через окошко, смотрели на улицу две перепуганные старые женщины.
А Либкнехт, освоившись с неудобным положением, обратился к колонне с призывом:
— Можем ли мы пройти спокойно мимо этих казарм? Одетые в форму, там находятся наши братья, такие же пленники капитала, как и вы. Их превратили в пушечное мясо, их кровь заливала поля Бельгии, Польши, России. Допустим ли мы, чтобы, подчинившись наглым приказам командиров, они выпустили залп в спину трудящимся, нам с вами? Товарищи, все в казармы!
Его короткое слово зажгло всех. Сминая друг друга, люди кинулись к воротам. Солдат, стоявших на посту, оттеснили. Они не успели сообразить, что им делать — сопротивляться или брататься. Через минуту в двери казарм ворвался огромный людской поток. Он хлынул в проходы, устремился по коридорам. Крики «Не стреляйте!», «Мы братья ваши!», «Мы бьемся за свободу!» заполнили помещения. Они доносились уже с верхнего этажа. На одно мгновение Фриммель, Кнорре, Либкнехт и все организаторы почувствовали себя бессильными управлять стихийным натиском. Но из ротных помещений стали уже выбегать группы солдат вместе с рабочими. У одного на руке оказалась красная повязка, добытая неизвестно где. Другой прикрепил красный лоскуток к фуражке. Его примеру последовали многие.
Мелькнуло меловое, растерянное вконец лицо офицера. Он не приказывал. Он попробовал было прислониться к стене, пропуская мимо себя плотную массу людей. Кто-то решился сорвать с него погоны. И тогда солдаты кинулись по всем помещениям, разыскивая скрывшихся офицеров.
Либкнехт понимал уже, что это — именно то, по чему сердце его тосковало в крепости; то, о чем он мечтал многие годы; что со всем жаром души пропагандировал всюду: революция! Трудно было сказать, чем она завершится, но что в Берлине она началась, было несомненно. Видя, с каким самозабвением устремились рабочие к ней, он знал одно: остановить ее уже невозможно.
Но надо было идти дальше. Либкнехт стал сзывать всех, повторяя:
— Вперед, товарищи, к нашей цели. Солдаты с нами.
Нельзя задерживаться!
Прошло, однако, порядочно времени, прежде чем в колонны вернулся порядок. Ряды заметно пополнились. Правда, не все солдаты примкнули к Либкнехту, но в массе людей тут и там видны были военные с оружием, и это сделало колонну еще более внушительной.
Когда подошли к центру, он уже был заполнен огромными толпами. Призывы, флаги, плакаты с требованием мира, свержения кайзера мелькали повсюду.
Чем ближе ко дворцу, тем все большее напряжение чувствовал Либкнехт. Он отвечал за огромный отряд.
