Нина Соротокина - Бенвенуто Челлини
Бенвенуто предложил герцогу сделать чеканы для его монет, как он делал для папы Климента и для герцога Алессандро, то есть с изображением на них заказчика, или серебряные вазы, подобные сработанных им для короля Франциска. Герцог согласился: «Делай, а я посмотрю», но ни денег, ни материала при этом не дал. Но прошло время, и он вдруг согласился на вазу, выдав Бенвенуто несколько фунтов серебра из своих рудников в Кампилье.
Бенвенуто тут же нарисовал рисунок и сделал восковую модель вазы, но, не желая отрывать все время от Персея, поручил дальнейшую работу «некоему разбойнику, который зовется Пьеро Мартино». Это был ювелир с хорошей репутацией, но, видно, у него своей работы было сверх головы, да и трудно было угодить Бенвенуто. Прошло несколько месяцев — ни серебра, ни вазы. Бенвенуто стоило большого труда вернуть «тело вазы» и остатки металла. Канитель с вазой стала известна герцогу, он забрал у Бенвенуто неоконченную вазу, рисунок ее и модель и отдал все какому-то мастеру в Венеции. «И был прескверно услужен», — со злорадством добавляет Бенвенуто. Козимо был сдержанным человеком, он не ругал Бенвенуто, только один раз назвал его menvinuto — антоним benvenuto, что значит «нежеланный».
После полутора лет работы над Персеем герцог вообще перестал давать деньги на оплату помощников Бенвенуто. Выплатой ведал Латтанцио Горини, тот самый, с «паучьими ручонками и комариным голоском». Бенвенуто бросился к нему за объяснениями.
— А чего ты хочешь? — пропищал тот. — Почему не кончаешь свою работу? Кажется, конца этому не будет.
— Черт вас всех подери, которые не верят, что я ее окончу! — в ярости крикнул Бенвенуто.
Скажем сразу, что он своего дивного Персея делал девять лет. Очень долго, что и говорить, но это было обычным делом в то время. Гробницу папе Юлию II Микеланджело, при его фантастической работоспособности, делал несколько десятков лет. Правда, там и работы было неизмеримо больше, но беда в том, что ему так и не дали ее окончить, менялись папы, скульптору подсовывали какие-то новые заказы.
Бенвенуто уехал из Парижа в июне 1545-го. Франциск I, «лучший в мире король», умер в марте 1547 года. Бенвенуто ни словом не обмолвился о его кончине. Он пишет только, что часто приходило на память «мое прекрасное положение, которое я покинул в Париже на службе у этого удивительного короля Франциска, у какового мне было всего вдоволь, а здесь мне всего не хватало». Во всех своих бедах Бенвенуто винил негодника Бандинелли, тот буквально отслеживал каждый его шаг. Положение казалось безвыходным. Дорога во Францию для него была закрыта. Теперь он ощущал себя пленником Флоренции.
В один из таких дней, когда тоска держала за горло, Бенвенуто взял с собой 100 скудо, сел на лошадь и «поехал повидать моего незаконного сыночка». Сыночек в книге появился как-то вдруг, больше нигде о нем Бенвенуто не вспоминает, но пишет о нем — всего-то два абзаца — с большой нежностью и теплотой. Мальчик жил у кормилицы, жены одного из его работников. Возраст сыночка, думаю, Бенвенуто определил это на глаз, где-то около двух лет, но, скорей всего, много меньше — не из Парижа ведь он его привез, «…я его поцеловал; и когда хотел уезжать, он меня не отпускал, потому что крепко держал ручонками и неистовым плачем».
Плач сына не остановил Бенвенуто. Этот вечер был предназначен им для серьезного дела. На обратном пути он намеревался встретиться с Бандинелли, который каждый вечер ездил на свою мызу под Сан-Доменико. Зачем встретиться? Не для разговора. Бенвенуто хотел «повергнуть его наземь», то есть убить. Они встретились. Вид у Бенвенуто был устрашающий, а Бандинелли «без оружия, на лошачишке вроде осла, цветом, как мертвец», да и лет тому было немало, под шестьдесят, считай — старик.
— Жалкий трус, перестань дрожать! Я не желаю удостоить тебя моих ударов.
Бандинелли сидел неподвижно, молча и смиренно смотрел на своего врага. «Тогда я вернулся к рассудку…» Они разъехались, а Бенвенуто возблагодарил Бога, что Тот спас его от бесчинства. Не кровавым делом он докажет свое превосходство, но творчеством. Вы еще увидите моего Персея!
Три дня спустя (так пишет Бенвенуто) «кума задушила мне моего единственного сыночка, каковой причинил мне столько горя, что я никогда не испытывал большего». Исследователи творчества Челлини называют это место в книге «темным», недоумевая, что значит это «удушила»? Тимашевский, замечательный комментатор «Жизни…», пишет: «Может, утопила?» Я думаю, что кормилица его «заспала». Было обыкновение в те времена на ночь класть ребенка рядом с собой — под грудь, сосет себе и не плачет. Одно неосторожное движение во сне, и ребенка можно задушить ненароком. Здесь хочется задать вопрос Максима Горького: «А был ли мальчик?» Многие считают труд Бенвенуто романом с выдуманными событиями и героями. Был мальчик, был! Печаль отца так искренна, в ней живая боль. Кроме того, эту часть рукописи Бенвенуто писал уже собственной рукой, то есть отказался от секретаря. Писать и наговаривать — разные вещи. Рука иногда сама пишет.
Диспут
Однажды в праздничный день Бенвенуто явился во дворец, зашел в золотую мастерскую. Герцог был там и принял его «с приятным радушием».
— Бенвенуто, открой этой ящик и посмотри, какой я получил подарок от Стефана Пилестино.
Это была мраморная античная фигура мальчика. Стефано Колонна, князь Пилестино, был командующим армии Козимо, мрамор нашли где-то при раскопках.
— О, ваше сиятельство, — Бенвенуто не мог скрыть восторга, — я не припомню, чтобы видел когда-либо столь прекрасную статую мальчика. Я предлагая вам ее восстановить — и голову, и руки, и ноги. Я сделаю ему орла, чтобы можно было назвать его Ганимедом.
Справка: Ганимед — сын троянского царя и нимфы Каллирои — был необычайно красив. Когда он пас отцовские стада, Зевс, превратившись в орла, похитил мальчика и унес его на Олимп. Там он стал виночерпием, разливал нектар на пирах богов. Миф о похищении Ганимеда был очень популярен в эпоху Возрождения.
Бенвенуто так расхваливал мраморного мальчика, что герцог попросил — объясни, чем он так хорош. Тут уж Бенвенуто разлился соловьем, об антиках он был готов рассказывать часами. Тут как раз Бандинелли и вошел в скарбницу.
— Что вам? — спросил герцог.
Бандинелли строго посмотрел на смолкнувшего Бенвенуто, на статую мальчика.
— Тема все та же, государь. Я много раз говорил вашей светлости, что древние ничего не смыслили в анатомии. Их работы полны ошибок.
Фраза эта явно не соответствует действительности. Статуя Бандинелли на площади Синьории не отличается ни красотой, ни изяществом, но обвинить древних греков в незнании анатомии скульптор не мог, тогда все у них учились. Бенвенуто явно придумал слова Бандинелли для затравки следующей сцены. Желая развлечься, герцог сказал Бенвенуто:
