Борис Ерхов - Андерсен
«Спустя несколько часов по приезде в Копенгаген я стоял у окна своей комнаты. Мимо проходили два опрятно одетых господина, они увидели меня, остановились, засмеялись, и один, указав на меня рукой, сказал громко, чтобы я мог слышать каждое слово:
— Смотри-ка, а вот и наш прославленный заграничный орангутанг!»[265]
Писатель мог бы не воспроизводить эту злую, но по-своему остроумную шутку. Нельзя исключать и вероятности, что он сам ее от начала и до конца сочинил.
В другом месте этой книги Андерсен описывает, как однажды поздним вечером услышал под окнами своей комнаты в гостинице пение под музыку. Уже привыкший к вечерним серенадам, которые в знак восторженного почтения исполняли ему во время заграничных поездок студенты (он не раз в «Сказке моей жизни» с несколько преувеличенным удовольствием вспоминает о них), Андерсен высунулся в окно и был несказанно удивлен: серенаду исполняли не ему, а поселившейся в соседнем номере госпоже Энрикес, его хорошей знакомой[266].
В своих путешествиях по Европе писатель встречался и знакомился со множеством знаменитых писателей, художников, композиторов, поэтов и вельможных аристократов. Можно сказать, что «втираться в доверие» было его второй после писательства натурой. Бывая за границей, он не замыкался, подобно большинству своих соотечественников, в кругу своего землячества. Вот как, например, проявляя немалую настойчивость, он познакомился с немецкими сказочниками братьями Гримм.
Во время пребывания в Берлине в 1844 году Андерсен по своей собственной инициативе отправился знакомиться с ними без предварительной договоренности и даже без рекомендательного письма. Он наивно полагал, что уж профессиональным сказочникам он знаком быть должен:
«На вопрос отворившей мне служанки, кого из братьев я желаю видеть, я ответил: „Того, который больше написал!“ <…> „Якоб ученее!“ — сказала служанка. „Ну так и ведите меня к нему!“ И вот наконец я увидел перед собой характерное умное лицо Якоба Гримма. „Я являюсь к вам без рекомендательного письма, надеясь, что имя мое вам небезызвестно!“ — начал я. „Кто вы?“ — спросил он. Я назвал себя, и Гримм с некоторым смущением ответил: „Я что-то не слыхал вашего имени. Что вы написали?“ Теперь я, в свою очередь, смутился и назвал некоторые свои сказки. „Я их не знаю! — с еще большим смущением сказал он. — Однако, быть может, я знаю какое-нибудь из других ваших произведений, назовите их!“ Я назвал „Импровизатора“ и еще несколько моих сочинений, но Гримм только качал головой. Мне стало совсем не по себе. „Какого же вы, должно быть, мнения обо мне! — смешавшись, сказал я. — Пришел к вам ни с того ни с сего и перечисляю вам свои сочинения!.. Но вы все-таки должны меня знать! Есть сборник сказок всех народов, изданный Мольбеком и посвященный вам; в нем помешена и одна из моих сказок“. Гримм, сконфуженный не меньше моего, самым добродушным тоном сказал на это: „Я и этой книги не читал. Но все-таки я очень рад видеть вас у себя. Позвольте мне познакомить вас с моим братом Вильгельмом“. — „Нет, благодарю вас!“ — сказал я, желая одного — поскорее убраться прочь. Я потерпел такое сокрушительное фиаско с одним из братьев, что никак не желал испытать того же с другим. Пожав руку Якобу Гримму, я поспешил удалиться»[267].
Через несколько недель в Копенгагене к Андерсену на квартиру пришел Якоб Гримм, объявивший, что он уже прочитал написанные им сказки и теперь знает его. Датский сказочник как раз в эти минуты уезжал в деревню и принять Гримма никак не мог. Тем не менее знакомство завязалось, и в дальнейшем Андерсен немало общался с обоими братьями, когда бывал в Берлине. Проявив почти такую же настойчивость, чтобы не сказать «настырность», Андерсен ранее, в 1833 году, как уже говорилось, познакомился с Виктором Гюго.
Испытывавший необоримое любопытство, к середине XIX века Андерсен лично знал почти всех известных на то время в Европе людей литературы и искусства, но напрасно мы стали бы искать в его путевых записках и автобиографиях выразительные портреты знаменитостей. Автор воспоминаний тщательнейшим образом следил за тем, как бы нечаянно не задеть их. Это, конечно, заметно обедняет личностные характеристики, в которых Андерсен не скупится на комплименты, выглядящие, однако, на удивление однообразно. Так, например, практически неотличимы друг от друга датские короли Фредерик VI, Кристиан VIII, Фредерик VII и Кристиан IX, не раз приглашавшие сказочника во дворец. Все они сливаются в одну символическую фигуру Короля с большой буквы, символ государственности. Более характерными получались у Ханса Кристиана портреты его друзей и подруг, но он также писал их с тем расчетом, что они о себе в его воспоминаниях прочитают. Несколько выделяются среди них своим комизмом только пассажи, посвященные командор-капитану Вульфу, и откровенно сатирически выписанные образы Мейслинга и его жены, хотя и для них писатель нашел несколько добрых слов.
За свою долгую жизнь — в его эпоху семидесяти лет достигали немногие — Андерсен испытал всякое. Свидетельством тому его дневник и записки, в которых отчаянные слова «лучше бы я не родился вовсе» совсем не редки. Но в отношениях с другими людьми Андерсен почти всегда был добр и ни в коем случае не хотел никого задевать.
Сам же Ханс Кристиан, как свидетельствует его младший друг Эдвард Коллин, часто и легко обижался, но скрывал обиду и не вымещал на друзьях своего раздражения. Он мог вспылить или расстроиться из-за невинной шутки или даже из-за нарушения тишины, когда он читал свои произведения, но в целом удивлял знакомых своей незлобивостью. Так, например, он ничуть не обиделся на своего коллегу, поэта, прозаика и драматурга Карстена Хауха (1790–1872), когда в 1845 году узнал, что в вышедшем тогда же романе «Замок на Рейне» он изображен в образе героя, который сходит с ума от самовлюбленности и тщеславия и заканчивает свои дни в сумасшедшем доме. 15 лет назад в памфлете «Вавилонская башня в миниатюре» Хаух, вообще не сильно жаловавший своих коллег, уже высказывался уничижительно о «Прогулке на Амагер», но те времена были далеко позади и писатели находились в приязненных отношениях. Тем не менее, еще не прочитав романа, 28 августа Андерсен написал Ингеману, что не верит, будто «благожелательный и великодушный» Хаух сподобился нарисовать на него злобную карикатуру. Правда, в либеральной газете «Свободомыслящий» прямо указывалось, что отдельные черты одного из персонажей списаны с Андерсена, и читатели романа спрашивали его: «Чем вы так насолили Хауху?» Но на это Андерсен отвечал, что Хаух свободно может заимствовать любой из его недостатков и наделять им своего героя, лишь бы он избегал упоминать имя прототипа. Через три недели, прочитав роман, он с уверенностью написал Ингеману: «…теперь, когда я познакомился с этой фигурой, могу сказать: добрые люди правы: „Это сам Андерсен!“ В нем собраны все мои слабости! Я верил и надеялся, что этот период остался у меня позади, но все, что этот герой-поэт говорит или делает, мог бы сказать или сделать я. Меня неприятно поразил этот образ, в нем показана вся моя неприглядность». Тем не менее писатель оправдывает Хауха и на этот раз: возможно, «великодушный и благородный» писатель сам не понимал, насколько будет похож герой романа на его друга.
